«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия
Шрифт:
На самом деле беседа была куда короче и, пожалуй, менее цветиста, но открытый рот Хляцкого чрезвычайно искушал приукрашивать.
— А это ничего, что ты мне рассказываешь? — восторженно спросил тот. — Это ведь у них незаконно, выходит!
— Только тебе и только по страшному секрету! — не смутился Хикеракли. — И протягивает мне эти пилюли на блюдечке. Ну, говорю, вот ещё. Вы, сударь, человек умный, образованный, вам нас, люд простой, обмануть — на три-четыре. Докажите, что ненастоящие. И, не поверишь, он там же, при мне, пилюлю и сожрал! Внутри просто сахар, говорит, и витамин какой-то. Какие дела, понимаешь? Тут делать ничего не оставалось, сожрал и сам. Ничего, сладенько. А Пржеславский на меня смотрит эдак хитро
Закончил Хикеракли с полупоклоном, совершенно забыв о том, что слушал его один только Хляцкий — даже кони остались в стойле.
— А знаешь, что самое смешное? — не смог он замолкнуть, перебивая возможную реакцию. — Метелин-то про фальшивые пилюли не ведает, это ж только мне сказали, шёпотом! И ничего, проглотил, только перекосился весь. Теперь думает, небось, что его от лекарств прихлопнуло, вот умора!
— Умора! — послушно загоготал Хляцкий. — А у нас тут как раз к вечерку покер намечается, будешь?
Хикеракли мгновенно унялся и неопределённо хмыкнул. В покер ему, конечно, хотелось, да только в таком деле важно соизмерять с прочими, что называется, факторами. Это Хляцкий молод, немногим старше двадцати, почему и смотрит на Хикеракли как на равного, а вот прочие доблестные охранники Петерберга к абы кому относятся с куда как более серьёзной подозрительностью. Впервые в казармы Хикеракли попал самым простым и прямым даже образом: не сиделось ему на месте, из закрытого города выбраться мечталось, прорвать кольцо охранное, в мир выбиться, обычным людям недоступный. Ну раз попался, два попался. На восьмой командование утомилось и совсем уж было разразилось серьёзным наказанием, да Хикеракли немедленно применил конюшенные таланты. Тут и взяли его, как говорится, на подработку. Но не так всё было солнечно, как вырисовывал Хляцкий: это ведь не каждому по плечу — слушать указания от малолетки безродного. Совсем уж не высовываться Хикеракли не мог, но с полным панибратством осторожничал.
Из казарм Охраны Петерберга можно и не выйти, Скопцов истории рассказывал.
— Покер у вас ввечеру, а у меня часы отработки наказания — как академические, я задарма перерабатывать не намерен, — отшутился он Хляцкому.
— Да и так не работаешь!
— А ты и не заставляешь! Пусть его сиятельство работает, это ему пар спускать надо. Где, кстати, сиятельство, не примечал?
— Метелин-то? — наморщил лоб Хляцкий. — Нет, откуда мне знать, я ж тут сижу. Хотя вру! Стошев, как до генеральства поднялся, учинил нам реорганизацию в части. Помнишь старые стойла — совсем на западе, прям у Порта? Надумал их восстановить.
— И коней под Портом держать? — недоверчиво рассмеялся Хикеракли. — Что-то этот Стошев какой-то нехороший. Моргнуть не успеет, тавры всё уведут.
— А он там стену заградительную возводит! Кирпичную, правду говорю. На ней все и горбатятся, наверняка там твой граф.
— И снова разум восторжествовал над воспитательностью! Я-то надеялся, он навоз выгребать будет. Ну ладно, — Хикеракли хлопнул ладонями по коленям и встал, — люблю я тебя, Хляцкий-дохляцкий, страсть как, но и честь пора знать. Ещё обидится граф, что оставил его одного. Или, что хуже, нарвётся там на что-нибудь со своим-то расчудесным характером. Пойду окажу дружескую поддержку.
Любитель отлынивать Хляцкий сперва было расстроился, но потом быстро уверил себя, что Хикеракли непременно заглянет к нему и завтра, а потому клянчить продолжения аудиенции не стал. Хикеракли откозырял, поклонился и направился вдоль казарм к Порту.
— Не переживай, — донеслось ему в спину, — в старых стойлах хватает старого навозу!
На это оставалось только фыркнуть и ещё раз раскланяться, продемонстрировав Хляцкому зад.
Облепленные кислой ноябрьской грязью, красноватые и приземистые здания казарм выглядели уныло. Доблестных охранников Петерберга, выходит, в самом деле согнали на реконструкцию стойла и строительство стены: Северная часть почти пустовала, только попадались то и дело единичные постовые. Хикеракли они не по-уставному кивали — даже те, кому он не особо нравился. Люди — они, пока к ним не лезешь, позволяют себе некоторую снисходительность. И все, как говорится, довольны.
Шёл Хикеракли вплотную к казармам, по внутренней стороне кольца, по Межевскому проезду. «Проездом» тот именовался, поскольку ширина его позволила бы разъехаться даже, пожалуй, и трём двуколкам (ибо кому захочется строить дом вплотную к казармам?), а «Межевским» — в честь реки Межевки, протекавшей вообще-то довольно далеко к северу, но зато изгибавшейся почти параллельно охранному кольцу. Это даже на карте можно было разглядеть. А улица, идущая вдоль Северной части казарм, так получалась самой северной точкой города — мысом, так сказать; вот её и назвали по имени далёкой, недоступной, прекрасной речки.
Хикеракли толком не умел плавать — где б ему обучиться? — но так хотел в детстве запустить по Межевке кораблик! Рукастый Драмин этот кораблик ему даже собрал — с тоненькими мачтами, способными распускать паруса канатиками, съёмной палубой, под которую можно было положить что-нибудь ценное, и патриотичными флажками Росской Конфедерации. Хикеракли почему-то был уверен тогда, что уж флажки-то точно Охрану Петерберга убедят, и даже заботливо привязал кораблик на верёвочку, чтобы не унесло течением.
Как выяснилось, верёвочка лишней была-с.
Аж слеза от таких трогательных историй наворачивается — на пронизывающем-то ноябрьском ветру. Слава Великой Столице, кораблик Драмину по-иному пригодился, а всё же обидно было тогда за него до жути.
На третью, что ли, попытку сбежать за пределы города кто-то из солдат с грубоватой дружелюбностью предложил — мол, хочешь воды, сопляк, ступай в Порт, чего тебе Межевка?
Ага, в Порт. Уж увольте, в Порту свои коневоды имеются.
Не хотелось Хикеракли ни в Порт, ни в казармы, потому как жадные они — страсть, что Порт, что казармы. Непременно им тебя нужно целиком, с туфлями да учебными книгами проглотить, а Хикеракли слишком уж нравился весь Петерберг сразу — лабиринтообразный, хитрый, на своей же голове выстроенный. Межевский проезд влился в Шолоховскую рощу и мягко растворился между деревьями, превратившись в крепкую непокрытую колею. Собственная рощица в черте по макушку набитого города была явлением особым и даже, как говорится, чрезвычайным; а всё потому, что параллельно Межевскому проезду, но ещё дальше внутри кольца, бежала железная дорога. Именно здесь она вкатывалась в грузовую зону Порта, и селиться рядом хотелось ещё меньше, чем вплотную к казармам. Облетевшие деревья наводили на душу сплошь сиротливость да кораблики, и Хикеракли ускорил шаг.
Метелин обнаружился непосредственно в старых стойлах. Строить стену его не взяли, но и мечтам Хляцкого вполне воплотиться не удалось: его сиятельство мрачно драил старые балки, половине которых наверняка предстояло пойти на снос.
Старого навоза поблизости не наблюдалось. Возможно, Метелин на этом поприще уже преуспел.
Хикеракли привалился к дверному косяку, сложил на груди руки и насладился созерцанием. Граф догадался закатать рукава, но более никак оградиться от нечистот не снизошёл, а потому боролся не столько с грязью, сколько с лезущими в глаза волосами, выскальзывающей щёткой и расползающимися по мокрому настилу сапогами. Что ж за день-то такой сентиментальный, будто старость уже накатила? Даже жаль его стало.