Песнь дружбы
Шрифт:
Ах, Альвина была поистине в затруднительном положении, у нее были свои основания избегать встреч с Антоном. Она отчетливо помнила свадьбу матери. Ей хотелось пить, она вышла с Антоном к колодцу, он ущипнул ее, и на этом дело кончилось. Но — разве она не выходила с ним еще раз?
Да! А что же тогда случилось? Этого она толком не помнит. То ей чудилось одно, то совершенно другое. Она была тогда сильно пьяна. Временами она как будто вспоминала, что произошло нечто важное, временами же уверяла себя, что не случилось ничего, ровно ничего. О небо, сказала бы мать, о боже милостивый!
Взгляд
— Послушай, Альвина, — заревел он, — чертовка проклятая! Как ты обращаешься со мной? Ты воображаешь, что с мужчиной можно так обращаться? Или ты не помнишь, что между нами было? Что это за дурацкие замашки? — Вид у него был свирепый.
У Альвины закружилась голова. В испуге она разинула рот и приготовилась к защите, выставила вперед руки, но в то же время невольно выпятила свой круглый живот. Она млела под гневными взглядами этого человека, с которым она стояла лицом к лицу. Ее охватило искушение тут же сдаться и обвить его шею руками. Зачем ты так кричишь, милый, славный Антон? Но это не дело, так поступать не годится. Она ведь, можно считать, помолвлена со столяром, — не может же она уже через две недели нарушить слово? А стоит ей дать потачку этому Антону, и все будет кончено, она это знала.
Слава богу, она опять овладела собой и сказала:
— Что было между нами? Что же между нами было? Я ничего не знаю!
Ее лицо выражало крайнее изумление.
— Ничего не знаешь?
— Нет, правда ничего!
— Так ты, верно, была вдрызг пьяна?
Альвина рассмеялась.
— А не ты ли, Антон? Может быть, я была трезва, а ты пьян?
Антон нахмурил брови, задумался; он казался смущенным. Она прочла на его лице сомнение и повторила:
— Я бы должна была знать, не правда ли? А я ничего не знаю. Ты был тогда пьян, Антон, — вот и все.
Антон отступил на шаг.
— Так ты, значит, не ходила со мной в сад, Альвина? — закричал он.
— В сад? Что ты! Ах, теперь вспоминаю, ты хотел пойти в сад, но я сказала: «Что подумает мать?»
Антон был окончательно обезоружен. Что за чертовщина! Но, может быть, она права? А? В самом деле, они много пили в ту ночь, и он был изрядно пьян. Словом, Альвина, которая толком не знала, что произошло в ту ночь, теперь все хорошо помнила, а Антон, прекрасно помнивший, что в ту ночь произошло, теперь уже не знал ничего.
— Пусти меня! — сказала Альвина. — Мне нужно мыть посуду. Я не люблю мужчин, которые хотят силой добиться своего. Слышишь? Вы — сильнее нас, это не ново. Мы останемся добрыми друзьями, Антон.
О, теперь она торжествовала!
Антон проводил ее сердитым, мрачным взглядом, затем ушел. В течение нескольких недель они при встречах были очень сдержанны.
— Здравствуй, Антон!
— Здравствуй, Альвина!
Пусть немного потрудится, думала она, чтобы добиться ее расположения, — это ему не вредно.
7
В
На крыльце скобяной лавки Шпангенберга стоит с огромной сигарой во рту толстяк Бенно и подставляет живот под лучи солнца. Круглое лицо Бенно сияет, светлые блики играют на его щеках и двойном подбородке. Он отпустил черные усики; йх концы, как черные кабаньи клыки, торчат вверх, достигая крыльев носа. Это выглядит страшно комично. Бенно раскланивается, здоровается, смеется, временами оборачивается и спрашивает, заглядывая в лавку:
— Что ты говоришь, папа?
Старый Шпангенберг сидит в углу лавки, скрытый грудой зеленых леек. Он недавно оправился после смертельной болезни и не умер, к величайшему огорчению жителей Хельзее. Он умирал каждую зиму, — однажды ему даже прислали венки. Чем он страдал— почками или печенью — доктора не знали. В длинном, покрытом пятнами сюртуке, с платком вокруг шеи, в больших комнатных туфлях, сидел он за письменным столом Бенно. Он был доволен, что стена из зеленых леек скрывает его полностью от покупателей. Когда он вставал, широкие штаны чуть не сваливались с него. Он был маленького роста, а долгий недуг совсем иссушил его — кожа стала желтой, как воск. Реденькие пучки седых волос торчали на его желтом черепе. Он беспрестанно курил сигареты, курил, кашлял и отхаркивался; при этом он часто не попадал в плевательницу и плевал прямо на пол.
— В твоих книгах сам черт не разберется, Бенно! — кричал он.
Он брюзжал день и ночь, никто не мог ему угодить.
— Но, папа, достаточно, если я говорю, что оборот увеличился почти на пятьдесят процентов! — терпеливо отвечал Бенно. Он давно уже махнул рукой на отца.
— Но приход уменьшился на целую четверть! Какой же толк от увеличения оборота? Да ты коммерсант или нет, сын мой? Ты вылетишь в трубу с этими методами, Бенно, вылетишь в трубу! — сердито закричал старик и сильно закашлялся. — Но не воображай, что я тогда хоть палец о палец ударю, чтобы помочь тебе выкарабкаться, — не воображай!
Бенно не дослушал и снова вышел на крыльцо. В современных методах ведения дела отец не смыслит ничего. Надо приучить крестьян к новым машинам и орудиям, внушить им, что без этих машин им не обойтись. Плата? Ну, когда-нибудь они заплатят.
Там, у входа в «Лебедь», опять стоит она, вчерашняя куколка. Вероника? Она ли это? Ведь она уезжала на всю зиму? Что за прелестная фигурка! Лицо Бенно беспокойно лоснилось на солнце. Что у нее, однако, за ножки! Да, это ее знаменитые ножки, и все-таки это не может быть Вероника. У Вероники были темно-рыжие волосы, а у этой куколки волосы гораздо светлее, у них совершенно неправдоподобный цвет — цвет золотой рыбки. И потом она так невероятно элегантно одета, ну просто светская дама, настоящая светская дама. Вот она начала переходить площадь, ступая на своих высоких каблуках как на ходулях, но в эту минуту его позвал отец.