Песнь третья, О Троне и Дороге в неивестность
Шрифт:
– Я живой человек, а не имущество!
– Живой? Кто тебе сказал, что ты останешься в живых, сбежав от меня?
– А мне было, что терять? Сколько живут твои игрушки? Неделю? Месяц? Сколько мне ещё оставалось? День? Или одна ночь, до утра?
– Ты... ты...
– обида и горечь пронзили её, не давая вздохнуть. Вся его страсть, вся нежность последней ночи только для того, чтобы...
– Ненавижу! Ненавижу тебя!
От пощечины на его лице остался красный след, но он даже не шелохнулся.
– Значит, все это было притворством? Ты спал со мной из
– Принцесса вцепилась ему в волосы и приблизила его лицо к себе. Она вглядывалась в упрямо сжатые губы и пылающие гневом почерневшие глаза.
– Нет. Не поэтому.
– Хиллу нестерпимо хотелось впиться в алый рот, зализать крохотную ранку на искусанной губе.
– Какая теперь разница?
– Если бы не удерживающие его цепи, он повалил бы её не пол и взял. Как в самый первый раз.
– Ну, признайся! Тебе же все равно нечего терять!
– Мне давно уже нечего терять, - он шептал прямо в её губы, вдыхая головокружительный запах. Её запах. Кувшинки, речная свежесть, дикий мед...
– Ты не ответил.
– Ты этого хотела, - Хилл ухмыльнулся ехидно. Он так и не смог сказать ей правду. Только не так! Она не хотела слышать его, когда он молил о любви. Теперь же это будет звучать, как просьба о пощаде. Нет. Больше никаких просьб.
– Ублюдок! Ненавижу тебя!
Отскочив от него, Шу еле удержалась на ногах. Она чувствовала себя так, будто из неё вынули сердце и душу, оставив одну только пустую оболочку, до краев заполненную болью. Жаркой и ледяной, острой и тяжелой, ноющей и разрывающей на части, пригибающей к земле и сжимающей грудь в удушающем объятии.
Он стоял, гордо выпрямившись и прожигая её ненавидящим взглядом. Если бы Шу могла, она бы умерла прямо сейчас, только не видеть его, только не чувствовать этого отчаяния и муки. Её ласковый, нежный и пылкий Тигренок превратился в жестокое яростное чудовище. Все такой же красивый и желанный, по-прежнему любимый... и совсем чужой. Далекий и недоступный. Боги, зачем эта встреча? Пусть уж лучше она никогда больше не увидела бы его, чем так. Пусть бы у неё осталась иллюзия, зыбкая и призрачная, но позволяющая надеяться на чудо. Теперь же Шу чувствовала, что все закончилось. Не осталось ничего, никаких недомолвок, никаких надежд.
– Ты знаешь, как поступают с беглыми рабами?
– в её голосе, в её глазах завывали стылые бураны, вымораживая даже сам воздух.
– Понятия не имею, - осколки полярных синих льдов его голоса ранили бы её, если бы в ней осталось хоть что-то живое.
– Неужели не поинтересовался ни разу?
– Зачем?
– он сжимал зубы, чтобы не завыть. Лучше бы он выбрал смерть от рук Рональда, все равно, как бы тот не изощрялся в пытках, такой боли он причинить бы не смог. Не смог бы отнять у него последнюю мечту, пусть глупую и неосуществимую, но дающую возможность жить. Дышать. Но после слов Шу не осталось ничего, даже мечты. Хилл уже сам не понимал, что он говорит и зачем. Забыл, почему так и не сказал ей того, что собирался. Теперь это все уже не имело значения. У него оставалось ещё совсем немного времени, но и оно казалось
– Может быть, ты бы лучше подумал, стоит ли нарываться, - в её словах больше не было ни злости, ни обиды, ни ехидства. Одно лишь равнодушие и пустота.
– Покончи с этим поскорее, Шу, - голос Хилла мог бы принадлежать поднятому некромантом трупу.
– Ты просишь легкой смерти?
– Нет. Не прошу. Мне все равно.
– Если тебе все равно, то зачем же ты сбежал?
– Долг, Шу. Мне нужно было отдать долг, - он отвечал, потому что ему уже на самом деле было все равно.
– Долг? Как глупо...
– Шу смотрела на него, не в силах оторваться. Словно лишняя секунда могла хоть что-то изменить. Не в силах противиться искушению, она все же провела ладонями по спутанным светлым волосам, по влажным от крови щекам, по напряженным плечам... и смахнула с его рук оковы.
– Иди.
Хилл пошатнулся от неожиданности и замер, не понимая... словно во сне, поднял к лицу ободранные металлом запястья.
– Уходи, Хилл.
– Уходить?
– Да. Ты свободен. Иди.
– Куда?
– Если он думал, что самое худшее с ним уже случилось, он ошибся. Оно только началось.
– Куда хочешь. На острова, в Ирсиду, в Метрополию, к оркам...
– Но... почему?
– он не мог понять, что происходит. Не мог поверить, что она прогоняет его. Что он настолько безразличен ей, что она даже не хочет отомстить за оскорбление.
– Не беспокойся, Рональд тебя не тронет. Только тебе придется уехать отсюда. Далеко. Эрке тебя проводит.
– Не надо, - Хилл с трудом выталкивал слова сквозь непослушное пересохшее горло.
– Надо. Без него ты не сможешь...
– Не надо, Шу, - он перебил её на полуслове.
– Нет.
– Что?
– Я не уйду.
– Что?
– Я никуда не поеду, Шу.
– Ты не можешь остаться в столице. Рональд не даст тебе...
– Я. Никуда. Отсюда. Не. Пойду.
– Всего два шага, разделяющие их, показались ему бездонным провалом шириной в лигу.
– Хилл? Ты же хотел свободы?
Дурман боли и отчаяния не давал ему видеть ясно, но на миг ему показалось, что её глаза странно блестят, а голос ломается... последним усилием воли стряхнув с себя туманную пелену горечи, Хилл наконец увидел её. Такой, как она есть, а не такой, как хочет казаться. Слезы, горе, безнадежность. Отчаянная тоска. И взгляд одинокого, брошенного ребенка. Никому не нужной, несчастной маленькой девочки.
– Шу!
– Хилл протянул к ней руки.
– Что? Что тебе ещё?
– слезы лились из её глаз, но она даже не пыталась их утереть.
– Извинений? Хорошо. Прости. Я была не права. Все! Уходи!
– Шу! Почему? Почему ты прогоняешь меня?
– маленький шаг к ней, тяжелый, словно на его плечи уселся каменный дракон.
– Прогоняю? Я отпускаю тебя! Ты же этого хотел!
– чтобы видеть его глаза, принцессе приходилось смотреть вверх. Хилл оказался совсем близко, так близко, что удержаться и не дотронуться до него было невыносимо трудно.