Песни мертвых соловьев

Мичурин Артем

– Возможно, – в голосе Ткача появились нотки заинтересованности.

– Сиплый тоже мог бы пригодиться.

– А остальные?

– Остальные… пусть сами решают. Либо сдадут товар по дешевке, как ты и планировал, либо присоединятся к нам за большую долю, но…

– …не равную?

– Разумеется. Хотя наилучшим вариантом было бы…

Капитан сложил физиономию в гримасу средней степени недовольства.

– На первый раз я сделаю вид, будто ничего не слышал.

– Хорошая мысль.

Уверен, появятся и другие. Всегда появляются. Нужно лишь слегка удобрить почву.

Глава 20

Дежурство прошло спокойно. Отбдив свое, мы передали вахту Балагану с Сиплым и устроились на отдых в обжитой предшественниками квартире,

оказавшейся, к слову, довольно уютной – две просторные комнаты, кухня, санузел, шкафы и серванты, покоробленные перепадом температур, сгнивший диван и кресла, ржавый холодильник, барабан с мотором от стиральной машины в куче жестяной трухи, толстенный слой пыли и затхлый смрадный воздух. Но больше всего меня порадовал телевизор. Раньше я уже видел подобные штуки, обычно небольшие, а этот был просто громадный. Он гордо возвышался на стеклянной тумбе с алюминиевыми опорами, в компании почетного караула из двух колонок по сторонам и одной, здоровенной, снизу. Экран вздулся и пошел волнами, пластик растрескался, стал хрупким, как уголь, мелкое черное крошево осыпалось на пыльное стекло. Телевизор стоял в ногах большой двуспальной кровати, а я лежал на ней, застелив гнилой матрас пологом, и думал – что здесь смотрели полвека назад? В собрании Валета было много старых журналов с телепрограммами. Они пестрели ни о чем не говорящими мне названиями передач и фильмов. А еще там были новости. Любопытно, какие новости показывал экран этого телевизора в канун войны? Тревожные, полные напряжения и зловещих предвестий? Или самые обычные, ничем не примечательные, будничные, которые и новостями-то назвать сложно? Судя по брошенным домам и суматохе на дорогах, пиздец нагрянул без предупреждений. Я встал с кровати и подошел к окну. Высоко. Внизу река, мост вроде уцелел, за рекой россыпь домишек, лес, что-то похожее на промзону… Москвы не видно. А было ли видно взрывы? Пожалуй. До столицы всего двадцать километров – рукой подать. Каково это? Вот живешь-живешь в своей уютной квартирке, просыпаешься каждое утро, чтобы пойти на работу, берешь из холодильника пожрать, наливаешь чаю, садишься перед телевизором, жуя, смотришь хуйню в утренних новостях, и вдруг… А может, счастливый владелец громадного телевизора еще спал, когда все случилось. Спал и видел сны, навеянные безмятежной сытой жизнью. Улыбаясь, терся холеными щеками о накрахмаленную подушку, и вдруг… Что он ощутил, увидев за окном крах привычного мира? Как повел себя, прокумекав, наконец, сонными мозгами суть произошедшего? Впал в прострацию, отчаяние, ярость, рехнулся? Или… обрадовался? Может, он – уставший от монотонной рутины с ее ватными эмоциями – почуял то самое, что сидело в нем очень глубоко, под слоем выдуманных проблем и смехотворных целей. Может, счастливый владелец громадного телевизора ощутил в тот миг, остро, до спазмов и зубной ломоты… жизнь.

– Чего не спишь? – в комнату вошел Ткач, поставил автомат у изголовья, скинул разгрузку с берцами и завалился на кровать.

– Да так, размышляю.

– О чем? – поинтересовался капитан, зевнув.

– Героин, золото… О чем же еще?

– Ложись давай, а то выспаться не успеешь.

Ночью зарядил дождь и лил все утро. Небо чуть прояснилось только к десяти часам. Потоки воды сменились мелкой изморосью. Гейгер – единственный, кого такая погода радовала – сказал, что нам охуенно везет и мы должны благодарить бога за ниспосланную мокроту, прибившую к земле пыль. Двигаться продолжали вдоль дороги, обозначенной Ткачом как «Щелковское шоссе». Балаган молчал, Сиплый жаловался на промокшие ноги и чертову погоду, пророча всем воспаление легких, Гейгер успокаивал его, рисуя альтернативу в образе выхаркивания этих самых легких, забитых радиоактивной пылью.

– А респиратор на что? – парировал медик.

– Проливка надежнее, – отвечал техник. – К тому же… Ты вообще пробовал в респираторе воевать? А я вот под Тамбовом всласть навоевался. И скажу тебе – удовольствия мало. Нормально не продышаться, рожа мокнет, стекляшки запотевают, до соседа в двух метрах не доорешься… А уж если ОЗК напялить – вообще пиздец.

– Напяливал?

– А то. Мобильная сауна, блядь. Часок в нем побегаешь, и два-три кило выжимаешь

из тряпок. Если летом, то можно и тепловой удар словить. Но это лучше, чем облучиться.

– Не знаю, не знаю, – поджал губу Сиплый. – Судя по твоим байкам, ОЗК с маской вообще адская хуета. Не видать, не слыхать, не вздохнуть, не перднуть. Да при озвученных раскладах пулю в два счета схлопочешь.

– Есть такой недостаток.

– А на хрена тогда этот ОЗК нужен?

– Ну, обрядившись, не обязательно в перестрелку ввяжешься. Да и лучше пулю, чем дозу. Пуля милосерднее.

– Неужели? Ты, Гейгер, похоже, не встречал паралитиков с перебитым хребтом, которые бревнами лежат обоссаные, обосраные и даже подтереться самостоятельно не могут. Или пускающих слюни «овощей» с пробоиной в черепе, которые радуются, отыскав собственный хер, будто в первый раз его видят. Знаешь, даже если я получу смертельную дозу, то не стану доверяться пуле, благо – выбор имеется. А вот у таких бедолаг выбора уже нет.

– Не согласен, – встал я на защиту техника. – У «овощей» выбор есть, только он им не нужен. «Овощи» – одни из счастливейших представителей хомо, пусть и не сапиенс. Вот ты, Сиплый, видел хоть раз несчастного «овоща»? Они довольны своей жизнью. И всегда будут довольны, если вовремя пожрут и сумеют избежать пиздюлей – не такая уж сложная задача. А любому из нас для счастья нужно гораздо больше – начиная с сухой обуви и заканчивая совсем уж сказочными изъебствами. И даже заполучив желаемое, мы испытываем лишь краткое удовлетворение, после чего снова начинаем брюзжать.

– Хочешь, лоботомию сделаю по дружбе? – очень серьезным тоном предложил медик.

Я уже почти подыскивал достойный ответ, но идущий впереди Балаган, тыча куда-то пальцем, отвлек внимание от обсуждаемой темы:

– Смотрите. Что это?

Слева лес заканчивался и начиналось поле – огромное, ровное, почти без растительности, если не считать низкой жухлой травы и редких березок. Все оно, насколько хватало глаз, было расчерчено бетонными полосами разной длины и ширины. Две самые здоровенные шли параллельно друг другу, еще одна, покороче, пересекала «близнецов» диагональю. Справа и слева от троицы располагались забетонированные площадки, соединенные с ней и между собой узкими короткими дорожками, которые, впрочем, все равно были раза в два шире жалкой асфальтовой нитки под нашими ногами. Грандиозное сооружение. Рядом с такими чувствуешь себя насекомым. Но то, что стояло на нем, вызывало еще более сильные эмоции.

– Самолеты, – выдохнул Балаган.

Да, самолеты. Десятки самолетов, если не сотни. Ими были заполнены все площадки, они нестройными рядами тянулись вдоль взлетно-посадочных полос, замерли на рулежных дорожках. Крылатые машины прошлого. Обычно такие встречались лишь по кускам, задействованные в хозяйстве, или как груды металлолома, сгоревшие и раскуроченные. А здесь они стояли целехонькие. Краска, конечно, давно облезла, стекла кабин покрылись трещинами, резина шасси превратилась в труху, двигатели, висящие на пилонах, покосились… Но все же это были самолеты – стремительные и прекрасные.

– Пойдемте! – Балаган, светясь мальчишеской улыбкой, сделал несколько шагов в сторону аэродрома. – Ненадолго, с краешку.

– Там наверняка фонит, будто у черта в жопе, – обратился Гейгер к капитану.

– Да вы что?! – пулеметчик, видя стоящих на месте товарищей, развел руками, и даже тяжеленный «ПКМ» не помешал ему совершить этот продиктованный возмущением жест. – Я себе не прощу, если мимо пройдем!

– Одобряю идею, – приподнял я ладонь, голосуя за более близкое знакомство с достижениями почившей авиастроительной индустрии.

– Я бы тоже глянул, – поддержал Сиплый.

– Только быстро, – кивнул Ткач и повернулся к Гейгеру: – Замеряй.

Да-а-а… умели же раньше строить! Вблизи крылатые махины заставляли открыть рот и замереть в не свойственной умственно полноценным людям манере. Балаган, если зрение меня не подводит, даже пустил слюну. И только Гейгер оставался практически невозмутим, ограничиваясь глубокомысленными «кхм» в краткие моменты, когда отрывал взгляд от шкалы.

– Ух, черт! Вот это ни хера себе! – дивился пулеметчик, разглядывая огромный четырехмоторный лайнер. – Красотища!