Песня ветра. Ветер перемен
Шрифт:
– Во имя Камня! – фальцетом пискнула Улыбашка.
– И судьба не просто так привела тебя, Лиара, к нам как раз в тот момент, когда мы собирались за Семь Преград. И ты, Рада, ты ушла из Мелонии, потому что обстоятельства сложились таким образом, чтобы у тебя не осталось ничего, за что ты могла бы держаться. Я, конечно, надеялся, что поход за Семь Преград прельстит тебя, но не был уверен, что ты согласишься. И тут все так складывается, словно сама Судьба повелевала руками Марн, пока они плели твою нить. А эта девочка, - взгляд Алеора переместился на Лиару, и она ощутимо вздрогнула в руках Рады, - оказывается, знает странные вещи, которые неизвестны даже мне. И утверждает, что эти вещи – истина. – Некоторое время Алеор молчал, вглядываясь в их лица и отыскивая на них что-то, и от этого взгляда Рада чувствовала себя физически некомфортно. Словно прямо сейчас эльф подписывал им обеим смертный приговор. – Единственное, чему я научился
Губы эльфа растянулись в хищный оскал, и в его глазах просверкнул алый всполох бешенства Тваугебира. Рада знала этот взгляд: он означал, что Алеор теперь никогда не отвяжется от них двоих, раз речь пошла о Танце Хаоса. Ей оставалось только гадать, что же за знаниями была набита голова искорки, и молиться, чтобы она не оказалась Аватарой Создателя. Потому что тогда я потеряю ее навсегда.
– Бхара, - тяжело покачала головой Улыбашка. – Лучше бы Огнезадый сожрал тебя эти долгие восемьдесят лет назад. Или операция по пересадке сердца прошла неудачно. Потому что тогда ты бы не подписал меня на этот поход.
– Но я остался жив, Улыбашка, а ты сама на это согласилась, - улыбнулся ей Алеор. – К тому же, Псарь видел тебя и знает, что ты с нами. И удрать у тебя уже не получится.
– Я знаю, - тяжело вздохнула гномиха, поводя плечами под укутывающим ее тело плащом. – И это самое поганое в сложившейся ситуации.
И сейчас Рада была согласна с каждым ее словом.
========== Глава 23. Провидец ==========
Над головой Гардана из конца в конец тянулось низкое серое небо. Лениво ползли тучи, словно гигантские мокрые слизни, и из них на голову без конца сыпалась серая морось, пропитавшая одежду и все его вещи, да и его самого почти что до самых костей. Мир был мокрым, дрязглым, скрытым за толстой подушкой серой взвеси, которая пожирала очертания лесов и полей, затягивала пеленой горизонт, скрадывала все звуки и шорохи, делая их гулкими и расплывчатыми.
Дорога на Ронтис вилась между невысоких холмов, кое-где поросших довольно редкими перелесками. Большая часть земель была распахана в зиму, урожай уже собрали, и мокрая пашня дышала паром, неуютная и сырая. Гардан терпеть не мог все, связанное с сельскохозяйственными работами. Его дед ковырялся в грязи, его отец ковырялся в грязи, и он должен был бы тоже до конца своей жизни месить навоз в забытом богами захолустье отдаленной провинции Солем, пытаясь выжать из неподатливой и выдыхающейся земли последние соки, которых в ней уже почти что и не осталось. И все вокруг настойчиво твердили ему, что такова уж судьба: коли ты не родился благородным или хотя бы сыном ремесленника, чьи руки всегда пригодятся в большом городе, то сидеть тебе всю жизнь у печи, обнявшись с коровой, запихивая в себя пустой плохонький хлеб да наблюдая за тем, как твои дети тупеют год от года, кажется, уже рождаясь с сохой в руках, только маленькой.
Долго он слушал все это, ровно до тех пор, пока руки не стали настолько крепкими, чтобы удержать меч, а ноги – сильными, чтобы добежать до ближайшего города достаточно быстро, и отец не смог догнать его и приволочь за ухо обратно в родную грязь. К счастью, в мире были добрые люди, готовые нанять длинноногого как аист, но упрямого паренька на самую тяжелую работу: грузить повозки да рыть выгребные ямы во время привалов. А как только в кармане завелась первая, пока еще медная монета, а на плечах – плохонькая кольчуга, оказалось, что плохих людей в мире гораздо больше, чем хороших, и из этого можно извлечь выгоду. По сути, в наемники-то он пошел тогда, когда его ограбили в третий раз за год, просто потому, что очень хотелось есть. Убийства его не прельщали никогда, но оказалось, что эта работа – не хуже других, да и платят за нее неплохо. А еще – что у него определенно есть талант в этой области. И постепенно, выкупившись у своего первого хозяина, Гардан занялся собственной карьерой, а извилистые разбитые дороги окраин Мелонии вывели его не куда-нибудь, а к северному побережью, где ветра были пронзительны и холодны, небо серо, и царил единственный закон - выживание. И там он выучил еще один урок: никогда не доверять тем, с кем делишь деньги, правда, выучил его уже после того, как все его тело исполосовали тонким бритвенным лезвием, бросив умирать на обочине дороги, где его и подобрала Рада.
Эта странная, шумная, простая как пробка женщина стала ему не только счастливым поворотом в новую жизнь, ведь именно ей он был обязан тем, что вообще в живых остался. Каким-то чудесным, даже самому Гардану непонятным образом она стала ему другом, хотя никогда в жизни он не верил в то, что женщина способна иметь достаточно мозгов, чтобы на равных держать себя с мужчиной.
Поначалу это было странно для Гардана, и он все никак не мог выстроить с ней хоть какую-то систему взаимоотношений, стараясь держаться в стороне. Женщины Мелонии кардинально отличались от нее, как богатые, так и бедные. Обычно дамы при дворе, имеющие деньгу, только и делали, что возмущались, что их права ограничены мужским миром правления, что королева не имеет никакого веса и слова, что Лордом-Протектором может быть избран только мужчина, и что вообще в Мелонии по сравнению с Бреготтом царит мужской шовинизм и правление, подавляющее и унижающее женское начало. При этом они преспокойно становились содержанками у богатых любовников, устраивали капризные скандалы, когда мужья не дарили им драгоценности, а при одном упоминании равных обязанностей наравне с правами, кривили губы и говорили, что им не по рангу пачкать руки. Что же касается женщин из низов, которые всю жизнь только и делали, что боролись за свою жизнь, тепло в семье и уют в доме, то им и дела не было никакого ни до равных прав, ни до особого веса в обществе. По большей части они тяжело работали, сносили побои своих мужей, считая, что лучше помалкивать, растили многочисленные стада своих отпрысков, заботясь лишь о том, чтобы тем было что есть и что натянуть на ноги в холода. Они не отличались ни большим умом – на это просто не было времени, ни особенной красотой – тяжелая жизнь разбивала тело не хуже палок, какими наказывали солдат, и напоминали Гардану забитых и запуганных до предела мышей.
Он привык строить свои отношения с женщинами между этих двух крайностей: льстиво заигрывать с богатыми заказчицами, молчаливо пропускать мимо ушей глупости, сыплющиеся из ртов обычных крестьянок, и наслаждаться их крепкими, теплыми телами. И тут на его пути встретилась Рада: женщина, напрочь лишенная чего-либо, что напоминало бы желания, не задирающая ни перед кем нос, не спускающая никому оскорблений, и при этом обладающая неплохим чувством юмора и привычкой во все вникать самой. Он очень долго смотрел на нее, пытаясь понять, и в конце концов, через пару лет, до него дошло. Раде и дела не было до всего окружающего мира, до своего титула, имени, пола или эльфийской крови в ее жилах. Глубоко в душе она была ребенком, тем самым карапузом, что наслушался сказок и легенд, сорвал себе ивовый прут и пошел в ближайшую канаву на поиски приключений, воображая, что он герой седой древности, сам Ирантир Солнце с Фаишалем в руках, который идет на подвиг во имя всего мира.
Когда он это впервые понял, это насмешило Гардана, заставив его относиться к Раде слегка свысока. Однако, чем дольше он наблюдал за ней, тем сильнее проникался каким-то необъяснимым ему самому внутренним теплом и признательностью. Буквально чудом эта женщина смогла удержать в клетке из ребер то странное ощущение, которое он забыл уже многие годы назад, то абсолютно детское, наивное, светлое и искристое ожидание великого чуда и чистую радость оттого, что это чудо непременно однажды случится с ней, нужно только подождать. Возможно, она сама не осознавала этого, поэтому и стремилась все дальше и дальше, решая то удрать с пиратами за горизонт, то лезть в горы и выкуривать с самых далеких перевалов отъявленных головорезов, то заливать глотку буквально литрами крепчайшего рома и холодной зимней ночью купаться в леденяще-черном море, с ревом набрасывающимся на скалы. Однако Рада искала, всей собой развернувшись навстречу этому поиску, и она не отчаивалась, не сдавалась, она была уверена.
И рядом с ней Гардан начинал думать о том, что потерял он сам. Он ведь тоже когда-то мечтал о том дне, когда пыльные дороги будут кошачьими спинами ложиться под копыта его коню, когда ветра понесут его на своих крыльях за горизонт, и он обязательно сразит дракона и встретит самую красивую женщину всех времен. И конечно же героически погибнет на пике славы, и менестрели будут еще тысячи лет носить по дорогам песни о нем, и в каждой захудалой таверне за кружкой дешевого мутного пива люди будут поднимать усталые головы и думать о том, что вот он-то, Гардан, уж совершенно точно правильно сделал, что удрал из дома, и посвятил свою жизнь чему-то большему, чем отцовские грядки. Вот только валяясь в той самой канаве, из которой его вытащила Рада, и пытаясь хоть как-то запихнуть собственные кишки обратно в живот, Гардан, кажется, растерял все свои мечты и надежды и стал простым человеком, который просто делал свою работу, делал хорошо и славно, но иллюзий не испытывал. И постепенно Рада стала для него тем самым, чем так и не осмелился стать он сам, а ее мечта – его собственной мечтой.