Песня ветра. Ветер перемен
Шрифт:
Равенна правила всеми этими грубыми, суровыми матросами, каждый из которых был как минимум на десять лет старше ее, и никто не смел пойти против ее воли. Целыми днями она только и делала, что драла глотку, расхаживая по палубе, и ее низкий с хрипотцой голос был слышен буквально отовсюду, куда бы ни ушел Гардан, чтобы побыть одному. Пиратка костерила матросов почем зря, пересыпая речь крепкими словцами, и каждый раз Гардан видел, как в их глазах зажигается гордость и удовольствие, словно она их хвалила. Она лазала по мачтам, как маленькая тощая кошка, тягала узлы, стояла у штурвала, хлебала вместе со своими солдатами пойло, которое местный кок выдавал за еду, глотала ром и гоготала во всю глотку над песнями бернардинца. И ни один из матросов не пытался заигрывать с ней или оспаривать ее авторитет. Они любили и уважали
Сам Гардан еще не определился с отношением к Равенне. Он ее подчиненным не был и приказов от нее не принимал. И она все еще оставалась в его глазах женщиной, причем весьма симпатичной женщиной. Грация, с которой она карабкалась по парусам или ходила по палубе, этот мягкий перекат движений, словно морские волны, завораживал Гардана, а ее зеленые глаза и хрипловатый смех мурашками пробегали по его позвоночнику, каждый раз напоминая о том, как давно уже у него не было женщины. Только при этом пиратка не выказывала к нему ровным счетом никакого интереса. Для нее он был просто мечом, который должен был зарезать Давьялу, и поводом, чтобы броситься за ней в погоню, но никак не предметом внимания. С тем же успехом Гардан мог бы быть креслом в капитанской каюте или штурвалом, которое с такой уверенностью держали мозолистые ладони Равенны. Впрочем, у кресла и штурвала даже было преимущество: Равенна до них дотрагивалась, они непосредственно входили в контакт с ее молодым, упругим, красивым телом. Гардан же должен был молча страдать в стороне.
Был и еще один отрицательный фактор во всем этом плавании: качка. Раньше он никогда не отплывал в открытое море; если ему и приходилось путешествовать на судах, то только в видимости береговой линии или на узких речных барках по вполне мирным рекам Мелонии. Здесь же все было совершенно иначе. Впервые в жизни Гардан оказался лицом к лицу со стихией, и она вдребезги разбила все его представления о морском путешествии.
Могучие волны накатывали и накатывали из зыбчатой дали, и корабль мчался по ним с полными ветра парусами. Его нос высоко взлетал вверх, а потом резко падал вниз, зарываясь в воду, и морские брызги щедро плескали на палубу, отчего одежда и волосы Гардана были сырыми постоянно. Равенна слегка меняла курс, следуя за ветрами, а оттого волны то били в нос или корму корабля, то с рычанием набрасывались на его борта, то совсем успокаивались и ложились под киль мягкой синевой, отражающей небо.
Только в те моменты, когда успокаивалось море, активную деятельность начинали люди. Каждый раз, как ветер замирал, и паруса угрюмо обвисали на мачтах, Равенна сажала матросов на весла, и те принимались выталкивать корабль вперед, загребая недвижимую гладь. Тогда проклятый бриг двигался на запад резкими рывками под однообразный гул барабана, отбивающего ритм, чтобы матросам было легче грести. А для Гардана все это было одинаково ужасно: первые четыре дня он провисел тряпкой, перекинувшись через планширь и угощая водных обитателей Северного Моря помоями, которыми пичкал его кок «Гадюки». И это тоже не прибавляло ему привлекательности в глазах Равенны.
Впрочем, на пятый день тошнота отступила, и Гардан смог наконец нормально пообщаться с командой. В тот вечер он впервые присоединился к ужину и песням бернардинца, усевшись на палубу в кружку матросов и даже найдя в себе силы проглотить немного рома из пущенной по кругу бутыли. На следующий день осталась лишь слабость, которая к вечеру и вовсе ушла, сменившись обычным самочувствием, и Гардан вздохнул спокойно: Грозар помог, и к морю он привык.
Делать на корабле было совершенно нечего. Можно было или плевать через борт, или точить меч, или наблюдать за тем, как работают другие. Только вот первое быстро надоело, меч он тоже наточил до бритвенной остроты, а в глаза постоянно лезли обтянутые черными портками бедра Равенны, и от этого просто выть хотелось. Потому Гардан предпочитал
Вот и сейчас тоже перед глазами не было ничего, кроме бесконечной морской глади да убегающей вдаль дорожки белой пены. За спиной драла глотку Равенна, почем зря костеря матроса, плохо закрепившего какой-то канат, а Гардан хмуро пыхтел своей трубкой и раздумывал о том, зачем же Марне могло понадобиться, чтобы пиратские корабли не покидали Северное Море? В этом же должен был быть хоть какой-то смысл, но Гардан все никак не мог разглядеть его.
Первый вывод, который напрашивался, состоял в том, что Марна таким образом предупреждала капитанов кораблей от крушения. Может, с севера шел большой ураган, который должен был обрушиться на побережье? Могла ли Дева пытаться уберечь моряков от неминуемой смерти в бушующих волнах? Вот только в Северном Море постоянно бушевали шторма, особенно, ближе к зиме, однако, Марна еще ни разу не вступалась за людей, предоставляя им возможность погибать по собственному усмотрению. Да и нелогично было, что она задерживает корабли до самого опасного для плавания сезона. Так почему же тогда?..
– Чего закис, щербатый? Опять готовишься кормить морских гадов?
Гардан вздрогнул всем телом от прозвучавшего за спиной знакомого бархатистого голоса и выругал себя последними словами. Он так глубоко ушел в свои мысли, что и не заметил, как Равенна прекратила орать на матросов и подошла к нему. Повернув голову, он взглянул на то, как пиратка рядом облокотилась на планширь, с усмешкой на сочных губах рассматривая его. Сегодня она была в своих черных штанах и свободной рубахе, под которой, когда ветер прижимал ее к телу, четко обрисовывалась округлая высокая грудь. Гардан едва не застонал от тоски, но заставил себя смотреть только в ее смеющиеся глаза с кошачьим разрезом.
– Думаю, - буркнул он, отворачиваясь от нее и затягиваясь дымом. От курева горло уже ощутимо резало болью, но это хоть как-то отвлекало его от молодой пиратки, которая совершенно точно была для него точно так же недоступна, как и королевский трон Мелонии. Упаси меня боги от такого счастья!
– О чем? – хмыкнула Равенна. – Не о том ли, на кого еще перевести ту божественную пищу, что готовит мой кок?
– О словах Марны, - нехотя проворчал он. – И о том, зачем ей сдалось останавливать корабли.
– Ты не о том думаешь, - покачала головой Равенна. Глаза ее стали острыми, как кинжал за ее кушаком. – Лучше вспоминай, как мечом махать. – Гардан вопросительно взглянул на нее, и Равенна пояснила: - Сегодня вечером мы причалим в Кандоре. Если угодно будет Грозару, то я сегодня же вскрою глотку этой твари и вдоволь напьюсь ее крови. А ты наконец-то сможешь покувыркаться с кем-нибудь в борделе, и все будут довольны.
Гардан внутренне проклял эту женщину. Она была проницательнее гнома-ростовщика, уже по походке способного определить, сможет человек отдать свои долги или их нужно будет вытребовать назад с помощью кулаков и стали. И такой же едкой, как попавшая в глаза морская соль. Впрочем, все это было не столь важно по сравнению с тем, что она только что сказала.
– Значит, сегодня, - повторил Гардан, чувствуя безмерную усталость. Наконец-то он избавится от проклятой качки и удушающего голода по женскому телу. А уж он на это и надеяться перестал за последнюю неделю.
– Седьмой день, как и договаривались, - ослепительно улыбнулась Равенна. Потом шлепнула ладонью по планширю и подмигнула ему, собираясь уходить. – Так что заканчивай блевать, а то шлюхи от твоего аромата носы отворотят.
– Погоди, Равенна, - окликнул ее Гардан.
Он так и не успел даже толком поговорить с ней за эти дни: слишком сильно прижимала тошнота, а после и сил не было. Да и сама пиратка не горела желанием общаться, у нее своих дел было по горло. Так что сейчас выдался единственный шанс узнать о ней хоть что-то большее, кроме размера ее груди, от которого Гардана буквально на части разрывало.