Песня ветра. Ветер перемен
Шрифт:
Алеор говорил, что не может выпустить Тваугебира, пока концентрация серебра в его крови не достигнет нужного уровня. И раз она еще этого уровня не достигла, он просто принял единственно возможное в этой ситуации решение: позволил Сагаиру вылить из него часть лишней крови, чтобы Тваугебиру хватило сил вырваться. Этот эльф совершенно безумен, промелькнула в голове леденящая жилы мысль, и Лиара содрогнулась от пробежавшего по позвоночнику холодка.
Лицо Сагаира внезапно изменилось, и тень подозрения промелькнула в глазах. А в следующий миг Алеор вскочил, и из его глотки вырвался леденящий душу вопль, то ли взвизг, то ли рык, что-то пронзительно высокое и настолько неприятное, что руки Лиары инстинктивно
Головой вперед то, что раньше было Алеором, ударило Сагаира в грудь. Тот явно не ожидал атаки, и отступил назад, но меч в руках удержал. Немыслимой тяжестью Тваугебир повис на его руках, отжимая их вниз. Его левое плечо было пронзено насквозь, левая рука не двигалась, повиснув плетью, но он словно и не чувствовал боли, отжимая и отжимая обе руки Сагаира вниз, давя на них всем телом.
По палубе под ногами Лиары побежала дрожь, застонали, затрещали доски под ногами двух застывших на корме эльфов. С ревом Алеор все-таки перемог брата, и они оба почти что упали на палубу, а меч Сагаира, звякнув, ударился о борт и вылетел за заграждение.
Корабль ощутимо качнуло, и Алеор откатился прочь от брата, сжавшись в тугой комок и стоя на палубе напротив него. Сейчас он выглядел поистине жутко: весь в крови, с недвигающейся рукой и глазами, в которых серебристым льдом замерзла радужка. Изо рта его вырывалось тяжелое дыхание, словно у бешеной собаки.
– Ну что ж, может, ты чему-то и научился, - спокойно признал стоящий напротив него Сагаир. Глаза его медленно обрастали инеем, который затягивал всю глазницу и расползался дальше, прямо на щеки и брови, покрывая кожу тонкой корочкой серебристого льда. – Только этого недостаточно, чтобы остановить меня.
Еще миг они колебались на невыносимо тонкой бритвенной грани времени, приглядываясь друг другу, привыкая к друг другу, словно видели в первый раз. А затем невидимая пружина разжалась, два Тваугебира стремительно бросились друг на друга и закружились в черном вихре, в котором с трудом можно было различить контуры их тел. Как воронка смерча, разразившегося прямо посреди корабельной кормы, сражались два брата, сражались с немыслимой скоростью, отчего их движения казались размытыми, чересчур замедленными, и глаз был не в состоянии выхватить из этого безумия хоть один четкий удар. До Лиары доносилось разноголосое визгливое рычание, что-то среднее между рыком глотки хищника и протяжным воплем ночной птицы, леденящее кровь и лишающее воли, и она с трудом подавила в себе порыв броситься через борт в море к Гардану и Раде, лишь бы оказаться подальше от этих двоих, как можно дальше.
– Твою мать! – тяжело сглотнула рядом Улыбашка и резко развернулась к борту, за которым Гардан уже подтаскивал Раду к болтающейся над самой водой веревке. – Надо немедленно вытаскивать их и смываться отсюда!
– Куда? – почти что в отчаянии вскричала Лиара. – «Блудница» ушла! Мы можем или в воду, или сюда!
– Грозар Громовержец, убереги нас! – зашептала Улыбашка, и руки ее, что держали веревку, которую снизу перехватил Гардан, задрожали.
Рассудив, что если им в открытом море будет еще ничего, то Раде уж совсем плохо, Лиара силой заставила себя отвернуться от сражающихся Тваугебиров и принялась вместе с Улыбашкой тянуть веревку. Откуда взялись силы, она уже и знать не знала, вот только наемник с Радой все равно были почти что неподъемные, и толку от ее потуг не было совсем. А вот Улыбашка пошире расставила свои короткие толстые ноги и налегла на веревку с такой силой, с какой не смогли бы и трое человеческих мужчин. И уже через несколько минут Лиара принимала из рук Гардана почти что бездыханное тело Рады и помогала перетаскивать его через борт.
Черный Ветер навзничь упала на доски, и рассыпавшиеся по палубе брызги с ее
Лиара только беспомощно тронула ее щеку, ту, что выглядела более здоровой, понимая, что даже не в силах ничем помочь. Она не была целителем, она не владела энергией Источников, и она была иссушена до того предела, после которого уже не могла пропустить через себя ни единой крохотной капельки силы Великой Матери.
Рядом с руганью перебирался через борт Гардан, которого поддерживала Улыбашка, с другой стороны палубы с оглушительным визгом и рычанием дрались насмерть Тваугебиры, а Лиара склонялась над Радой, поливая горячими слезами ее разбитое лицо. И веки Рады дрогнули, поначалу слегка-слегка, затем глаза открылись, и в них вновь была нежность, неописуемая, огромная нежность, заполняющая собой весь мир.
Золото в груди стало невыносимым, тугим, пульсирующим, будто прямо внутри нее колотилось огромное чужое сердце, стремясь разорвать ее плоть и вспыхнуть вновь рожденным солнцем в мириадах брызг солнечной пыли. Рада уже почти что и не соображала, что происходит вокруг нее, едва заметила собственное падение в соленую ледяную воду и руки Гардана, непонятно каким образом взявшегося тут и куда-то потащившего ее через волны. Перед глазами ее все качалось и мелькало, и свет то и дело совсем мерк, сменяясь чем-то иным: заполняющим все золотым сиянием.
Откуда-то издали наплывала громадными волнами, накрывала с головой, наполняла ее целиком, как пустой кувшин, музыка, которой Рада даже не могла дать названия. Звуковые волны, дышащие мощью ветров и тишиной предрассветных туманов в начале осени, громадные золотые переливы, заполняющие всю ее до самой последней клеточки трепетом крохотного мотылька, пойманного в стеклянную колбу и поднесенного к источнику света. Ей казалось, что ее сейчас разорвет, сомнет, растолчет в пыль этой немыслимой мощью, и все-таки что-то еще оставалось, что-то способное держаться, когда уже никаких сил не было в этом иссушенном и изнуренном теле.
Тысячами вспышек расплылось перед глазами что-то ослепительно-золотое, и из его глубины на нее смотрели. Это был взгляд, который невозможно было описать, взгляд, который подчинял себе, который узнавал ее за один миг, узнавал всю ее, все о ней, о ее прошлом и будущем, о том, из чего она была сделана, на что годилась. Это был взгляд мастера, рассматривающего кусок руды и размышляющего, что бы слепить из него. Это был взгляд двух ослепительных пламенников, чьи зрачки напоминали то ли павлиньи перья, то ли лесной пожар, и Раде казалось, что она сейчас сгорит, вспыхнет, будто сухая трава, и обратится в пепел, в рассыпчатую золу, а дальше и вовсе в ничто, так горячи и требовательны были эти глаза.
Только этого не случилось. Интенсивность отступила, и прямо из этих двух зрачков на нее посмотрели другие глаза, серые, словно штормовое море, полные теплых, горьких слез, и из вспышки потрескивающего жаркого света выплыло лицо Лиары в обрамлении серых, затягивающих небо облаков с голубыми разрывами туч.
Рада попыталась открыть рот и что-нибудь ей сказать, и вот тут-то все и началось.
Камнем на нее упала и придавила, буквально размазала ее по доскам палубного настила тишина. Базальтовая мощь, такая твердая, что и алмаз бы не прорезал, скала света рухнула сверху, протиснувшись сквозь ее тело, и это тело, жалкое, избитое, усталое, полное боли и страха, это тело внезапно ощутило такое наслаждение, что Рада хрипло вскрикнула, не в силах терпеть это.