Песня ветра. За Семью Преградами
Шрифт:
Сделать шаг было трудно, потому что не было больше того, кто делал этот шаг. Лиара смотрела огромными глазами на то, как то, что было ею, поднимало ногу и двигалось вперед. Она чувствовала, как она же сама упруго пружинит под ее же собственной ногой, встречая тяжесть ее тела, она чувствовала, как она же кипит где-то совсем рядом, выбрасывая вверх раскаленные капли ее же самой, которые выпаривались и становились моросью, которой тоже была она, в воздухе, что был ею. Она смотрела на то, как Рада делает шаг вперед, она чувствовала себя ей, в ней, под ней, везде, и при этом ощущала что-то, что было Радой. Оно было и Лиарой, но и Радой оно тоже было, нечто иное, дрожащее, такое знакомое, такое близкое, но иное. Нечто, как забытая радость, как давным-давно узнанная загадка, как вновь рожденное семя. Подобие.
Рада шагнула вперед, и ее
Все теперь было иным, все было новым. Не было больше ничего, что Лиара бы знала, что она узнавала бы, потому что не осталось никого, кто мог бы не знать, потому что все было правильно. Улыбнувшись и чувствуя невыносимое счастье быть частью всего этого, невыносимую полноту бытия в каждом вздохе, в каждом миге, в каждом самом крохотном движении своего существа, Лиара шагнула следом за Радой и пошла по серной поверхности озера. Ноги ее больше не заплетались, и обмотки совсем не мешали им ступать. Усталости в ней больше не было, а дышала она… Лиара даже не могла бы сказать, как именно она дышала. Казалось, что дышит каждая ее клетка, что тело пористо и прозрачно, и золотой ветер, несущий солнечную пыль, наполняет и раздувает ее легкие, которыми она теперь и была вся целиком.
Ее ладонь встретила ладонь Рады, как себя саму. Лиара улыбнулась ей, глядя в ее глаза и видя в ней теперь что-то иное, что-то, чего она раньше никогда не чувствовала. Разноцветной гирляндой немыслимой красоты, нитью с насаженными на нее самоцветами, горело что-то изнутри тела Рады, пронизывая своим светом всю ее. Семь точек от основания позвоночника до расстояния на две ладони выше макушки головы, и ярче всего горела та, что на самом верху. Она светилась, будто солнце, она сияла так, что больно было смотреть, и при этом смотреть хотелось. Этот свет был как родниковая вода, как сладость раннего утра, как изморось на тонкой веточке клена. Этот свет утолял жажду и дарил прохладу, он был спокойным и мудрым, он был везде и всюду, и к нему хотелось приникнуть всем телом, чтобы полностью раствориться в нем.
Они двигались вперед прямо по поверхности серого моря, и ноги ступали по чему-то мягкому, как болотный мох. Лиара чувствовала, как следуют за ними с Радой все их спутники, даже Редлог с Жужей. У каждого из них было свое собственное, присущее лишь ему ощущение, в каждом было что-то особое, как один мазок краски, никогда не повторяющийся на монументальном полотне из миллиардов цветов. И в каждом из них было что-то единое, такое же, как и во всех, что-то ослепительно сияющее над головой, как у Рады, и это тоже Лиара ощущала как саму себя. Одно единое тело из тысяч тел, одна единая душа из тысяч душ, каждая из которых была уникальна и неповторима. Это было немыслимо, потому что мыслить больше было нечем.
Единственное, что было здесь странным, это лицо Редлога. Оно наконец-то перестало без конца менять свое выражение и предстало ей бледно-голубым, чистым, словно небо в ясный летний полдень, радостным и бестрепетным, хранящим мудрость, равной которой не было на земле. Да и медведь его теперь выглядел иначе. Сквозь него проступали черты животного, которому Лиара не знала названия. У него были сильные лапы с длинными когтями, поджарое тело, излучающее приятный, переливающийся всеми цветами радуги цвет. И шагал он теперь совсем иначе, ровно и спокойно, выверяя каждый свой шаг, ни на шаг не отходя от своего хозяина. Какое-то смутное воспоминание тронуло то, что было Лиарой. Редлог вел Жужу так, словно тот был его конем, его спутником и вечным помощником. И сила растекалась вокруг них, бурля в воздухе и заставляя его рябить.
Но все это было неважным, все это не имело значения. Лиара отвернулась, наполненная светом и силой, не глядя больше на своих друзей, которыми она теперь тоже немного была, ощущая в руке ладонь Рады, которая была ею. Она отпустила все свое удивление, позволив ему исчезнуть, растаять, словно дымка. Не было больше удивления, потому что было лишь вечное узнавание, не было больше необходимости тянуться, чтобы забрать, потому что все было ею и принадлежало ей.
Полнящийся золотом мир переливался вокруг
А потом все переменилось. Ощущения начали тускнеть, становясь все слабее, отступая, отпуская, вытекая из нее, как вода просачивается сквозь песок. Она не хотела отпускать это, она не хотела больше жить так, как раньше, в грубом мире вечного одиночества, законченных форм, вещей, которые были такими плоскими, безжизненными и твердыми, на которые она наталкивалась, будто на стены. Но сила неумолимо уходила, и мерк свет следом за ней, становясь все более тусклым.
Лиара заморгала, внезапно осознав, что низкое красное солнце висит где-то над горизонтом, и оно уже не подернуто маревом стелящегося над землей пара из гейзеров. Было все еще жарко, и земля под ногами, под ее собственными ногами в неудобных обмотках, казалась такой твердой, что это вызывало тоску. По груди и лбу катился пот, он щипал глаза, а во рту было сухо, как в пустыне. Прикосновение холодного ветра, долетающего откуда-то с северо-востока, слегка остудило этот жар, и Лиара смогла глотнуть воздуха, сразу же закашлявшись. Она как будто и не помнила, как дышать. После того, как она дышала всем своим телом, вдыхать воздух через горло казалось так удушливо, так недостаточно.
Ноги подогнулись, и она тяжело осела на землю, мучимая острым ощущением потери, отрезанности, отъединения. Ее руки в громоздких варежках из холстины, безнадежно шарили и шарили по теплой твердой земле, и не находили больше ничего. Не было золотых пылинок, не было жизни, так допьяна напаивающей каждую клетку тела, не было больше одного в тысячах красок, цветов и звуков. Была лишь она, выброшенная на берег, словно рыбья требуха, лишенная золотого моря, пульсирующего внутри.
На глаза навернулись слезы глубокой грусти. Лиара отчаянно впилась в горящую золотую точку в середине своей груди, ту самую, с которой все и началось. Она погружалась туда все сильнее и сильнее, она изо всех сил пыталась слиться с ней, но только ничего не выходило. С той же пользой она могла бы с разбегу биться головой о каменную стену. Ничего, лишь золотая пульсация, от которой она была отрезана острой бритвой невидимой преграды.
Всхлипнув, Лиара продолжила бороться. Оставив в покое золото Великой Матери, она ринулась в пространство, так, как умела делать благодаря своей эльфийской крови. Все было там: и ветер, потоки которого она могла менять, и земля, что дрожала под ней, и небо, которому не было конца. Но все было не то. Лиара бросилась глубже, еще глубже. Ей хотелось кричать от тоски. Где та радость, наполнявшая ее без остатка? Где то лучистое счастье и полное, гармоничное, бездонное ощущение простора, в котором все было одним? Она головой вперед ухнула в небо, растворяясь в нем, но все было тщетно. Как бы ни возносилась она с ветрами к самым облакам, как бы ни растворялась она в потоках рассеянного солнечного света, а все равно она не чувствовала той полноты и радости, и лишь где-то на земле лежало ее тело, сгорбившись и тихонько хныча от невозможности еще раз пережить весь мир в одной пылинке.
Она, кажется, вновь научилась думать, и от сухой назойливости мыслей в голове ей стало еще больнее. Что это было, Великая Мать? Как мне еще раз попасть туда? Как мне вновь пережить это? Все эти вопросы казались тусклыми и лишенными силы, как выцветшее зеркало. Лиара смутно помнила, как проживала каждую мысль, словно великую волну цвета и силы, как каждое ее стремление становилось мощью и текло, растворяясь вокруг. Теперь лишь надоедливый занудный шепот звучал в голове, гулкой, как пустой таз, пересыпался песком в пыльном сосуде. Лиара с трудом выдохнула, ощущая себя маленькой, усталой, разбитой, никому не нужной, и подняла голову.