Песочные часы(Повесть)
Шрифт:
— Не беспокойся — за донором дело не станет!
— Мне неловко просить человека об этом. Просто язык не повернется завести разговор.
— А скольким ты помог вернуться к жизни?
— Я это делал не из расчета, что мне заплатят тем же.
— Мы все обеспечим. А ты запасись оптимизмом и не теряй его. — Берсон выключил освещение в негатоскопе. — Ступай домой, отлеживайся.
— Так-то оно так, да ведь когда нет сил, больше всего хочется работать. По-видимому, человеку свойственно желать то, что трудно дается.
— Философия, вполне подходящая
После ухода Берсона Эгле окончательно понял, что настал час распрощаться с санаторием. Во всяком случае, на время. А может, и навсегда. Навсегда? Ну нет. Не говоря уж о прочем, он должен вылечить Лазду, ведь дал слово. Он в ответе за всех, кому начали вводить Ф-37. А что, если у них не наступит улучшение? Тогда его уход с работы был бы равносилен бегству, бегству от ответственности. Если смерть — бегство от ответственности, то умирать — малодушно. Намеренно он не сбежит. Стало быть, расставание временное.
Эгле выдвинул ящики письменного стола и переложил в портфель пачку бумаг и заметок. Туда же он положил и фонендоскоп, которым выслушал тысячи вздохов больных легких. Подержал в руке песочные часы. Их брать не следует. Пусть остаются здесь и напоминают, что надо спешить, ведь жизнь не стоит на месте и болезнь не мешкает.
Затем Эгле подошел к портретам. Постоял перед Форланини, научившим врачей пневмотораксу, и вспомнил, что в латышском энциклопедическом словаре, изданном в 1931 году, не обнаружил имени Форланини. Зато в этом же томике упоминался некий Фогт, известный своей монографией о папе Пие Втором.
Из окна виднелась большая лужайка с несколькими соснами посередине. Вдоль дорожек цвели чуть блеклыми солнышками далии. Можно было подумать, что кто-то прогуливался с кистью, обмакнутой в акварель, и изредка прикасался ею к траве. В конце парка больные складывали на вешала недосохшее сено. Лето перевалило на вторую половину.
В дверь постучали, и вошла Гарша. Ее приход отвлек Эгле от раздумий, и ему показалось, что Гарша догадывается о его мыслях. Эгле отошел от окна, взял из вазы желтый ноготок и понес его к носу гипсового барашка.
— Представляете — не ест!
Гарша стояла, прислонясь спиной к двери, и смотрела на Эгле. Сегодня она не прятала глаз за опущенными веками, и чувствовалось, что она до конца обдумала то, что собирается сказать и сделать, и непоколебимо уверена в своей правоте.
— Доктор, одним из доноров буду я.
Эгле положил цветок к ногам гипсовой девочки. Кто знает? — может, более подошла бы сейчас усмешка, поскольку его ответ до глубины души огорчил Гаршу своей несправедливостью.
— Спасибо на добром слове, но…
— Почему? Я же здорова.
— …но, видите ли, я опасаюсь, что один близкий мне человек… почувствует себя обиженным.
— Разве сейчас это имеет какое-нибудь значение?
— Все же существуют известные нормы отношений между людьми.
— Жизнь и смерть не придерживаются норм.
— Но
Гарша улыбнулась, но горестно, будто не по своей воле. «Конечно, я — не Герта, даже кровь моя не годна», — хотелось ей сказать.
Эгле погладил мордочку гипсового барана.
— Вы подкармливайте и берегите барашка в мое отсутствие.
— Оно будет недолгим! — воскликнула Гарша.
В шортах цвета хаки Янелис стоял в конце аллеи у калитки своего дома и держал за загривок Глазана, брехавшего на коровье стадо. Коровам торопиться некуда, и они не понимают, что такое спешка. Эгле пришлось затормозить и отводить рукой любопытные рогатые морды. Тем временем к Янелису подошла девушка в короткой желтой юбочке, с толстой косой. Она вышла из тени дерева и стала у калитки, где цвел нежными розовыми цветами с желтой серединой куст шиповника. Девушка сорвала цветок, но куст, в подтверждение того, что он имеет отношение к благородному семейству роз, больно уколол ей палец. Пес, верный страж хозяйского сада, следовательно и злополучного шиповника, перестал лаять на коров и сделал попытку цапнуть девушку за ногу.
— Усмири свою гиену, — взвизгнула она.
— Знакомых не кусает, — отозвался Янелис грубоватым голосом, который еще не годился для пения, поскольку в него иногда врывались петушиные нотки.
Девушка размахивала зеленым купальником.
— На озеро? — спросил Янелис.
— Отгадал. Только я плохо плаваю. Одной страшно.
Янелис втолкнул Глазана в калитку.
— Ты тоже идешь? — Девушка хлопала купальником себе по ногам.
— Я бы пошел, но давай попозже?
Девушка была юна и потому считала, что некоторое высокомерие — необходимое свойство женского характера. С его помощью сразу можно доказать, что мальчишки — сущее ничто.
— Будешь считать блох у своей собаки? Попозже будет поздно. — И она пошла в надежде, что Янелис побежит за ней.
Но тут к дому подъехал отец. Янелис открыл ворота.
Отца он догнал на ступеньках.
— Берсон все рассказал… Я тоже дам костный мозг! — смущенно проговорил юноша.
Эгле обдало теплом. Забылось, что сын не способен ни на что путное, кроме как забрасывать баскетбольный мяч в корзину. Взрослый сын! Приходится даже голову запрокидывать, чтобы посмотреть ему в глаза.
— Янелис, когда у тебя будет сын…
— У меня не будет, — перебил его Янелис.
«В свои семнадцать лет он думает только про любовь, про танцы, луну и поцелуи. Молодежь забывает, что от поцелуев со временем родятся дети», — подумалось Эгле.
— В твои годы у меня тоже не было. Не забудь, что человек живет ради своих будущих человеков. Мой долг тебе давать, а не брать от тебя. Ты слишком молод.
— Но, папа…
— Ты слишком молод с медицинской точки зрения.
По аллее со стрекотом катили три трактора. Еще не заляпанные грязью, они блестели свежей коричневой краской. Эгле хотелось говорить о чем-нибудь другом.