Песочный дом
Шрифт:
Машенька молчала, тиская руками лицо.
– Да ты не журись, Ибрагим скандала поднимать не станет. Феденька говорит - заплакал, хлеба им дал. "Бедный мальчик, голодный мальчик". Слабоумный, сама знаешь.
Машенька отодвинула Глашу и, как была, в спальном халатике, пошла к Коле-электрику. Решительно постучала в дверь, убрала волосы за уши.
Глаша, оправившись от изумления, подбежала к ней и потянула за руку:
– Не пущу. Ты что, с ума сказилась? Голая! К этому спекулянту. Не пущу!
– Уйди, Глаша. Мне сына спасать надо. Увозить его отсюда. Срочно увозить.
– Не дам. Не допущу тебя до такого. Донос на него составлю, но не дам. Так и
Щелкнула задвижка, и Машенька исчезла в приоткрывшемся плюше.
– Что я наделала, дура!
– застонала Глаша.
# # #
Дядя Коля-электрик в халате, сшитом из полосатого полотенца, осунувшийся и покрытый глубокими складками, как продырявленный резиновый тигр, не спал всю ночь и думал о Машеньке, потому что думал о ней всегда. Мечты о ней, возбужденные вчерашней покупкой горжетки, за ночь утратили присущую им сладость, и причиной тому был неотвратимый ход времени. Война, давшая ему верный шанс на завоевание Машеньки, была на исходе. Как человек оборотистый, электрик знал, что судьба мстит за упущенные возможности, и от близкого мира ничего доброго не ждал. Скоро вернутся фронтовики, и кем уж они были на войне, дело десятое, а тут они воплотятся в живых героев. А он останется немолодым электриком, страдающим одышкой, липовым белобилетником и спекулянтом и будет через дверь подслушивать любовный лепет Машеньки, обращенный к какому-то безымянному герою. До конца дней он останется вороватым свидетелем чужого счастья и не вырастет из нахрапистого и неловкого провинциала, девять лет назад осевшего в Москве и заболевшего соседством недоступной барышни. Однажды и навсегда пленился он ее непринужденностью, равнодушным достоинством, очарованием ее поджатой губки, капризной твердостью и самим ее презрением. За переменчивостью ее настроений электрик бессознательно угадал породу, ту внутреннюю устойчивость, которая дается поколениями налаженной жизни. Он потянулся к Машеньке из своего случайного и нечистого преуспевания, как к неизменной ценности, золотой валюте, неподвластной колебанию курса, и чем недоступнее становилась Машенька, тем жарче и потаеннее тлели его желания.
Давно уехал бы он из Песочного дома, но и в краткой отлучке терзался - не стряслось ли чего с ней, не нашла ли себе кого? И если, вернувшись, находил квартиру пустой, то случайный волосок на ее обмылке становился ему мучителен, как вопросительный знак.
Девять лет ждал электрик своего часа, как кровосмесительства, избегая заигрываний рыночных торговок, - и напрасно. Ничто не склоняло к нему Машеньку, предпочитавшую изводить себя над чужим бельем, и купленного по случаю песца ожидала роль пучка соломы, подложенного электриком в месте очередного падения.
– Не возьмет тебя Машенька, - обратился к песцу дядя Коля.
Белый песец, картинно развалившийся на красном плюшевом диване, молчал и приветливо, но несколько однообразно улыбался. Дядя Коля-электрик непредвиденно всхлипнул, услышал стук в дверь и отвел задвижку.
– Машенька...
– произнес он, попятившись.
– Машенька... да что же это?
– Вот, - ответила Машенька, теряя решимость.
– Вот, Николай...
– Да присядьте же, куда бы... Господи, да сюда, вот сюда. А зверушку мы попросим. Зверушку... Машеньке.
"Боже, как стыдно это", - думала Машенька, стягивая отвороты халатика.
– Мне некогда, Николай. Я хочу спросить об этом... санатории.
– Машенька, конечно! Да садитесь же, - твердил дядя Коля, дрожа от непереносимого чувства.
– Конечно, санаторий. Только позвольте... Зверушку Машеньке, ха-ха... беленькую. Вот, так ее, Машенька, на плечики... Позвольте... Ах, к лицу,
"Как же я стара, - думала Машенька, зябко кутаясь в мех и испуганно глядя в распущенное лицо не владевшего собой электрика.
– И как безнадежно все это".
– Санаторий - да завтра же. Что завтра - сегодня, сей минут. Ручку, Машенька... неужели? Ведь сколько лет... Машенька... я ума лишаюсь...
Дядя Коля-электрик прижал узкую Машенькину ладонь к треугольному рту и опасно побледнел.
– Придите в себя, Николай. Ведь я никогда не давала вам повода... говорила Машенька, за брезгливостью и жалостью не различая смысла слов.
– Ах нет, - перебил электрик, шевеля вздутыми губами.
– Как же-с? Ведь девять лет... Врага не побоялся, только бы с вами. Да что враг! Замужество переждал! Надежды... ах, Машенька... не отнимайте... Ведь нелюбовь пережил...
– Хорошо, успокойтесь, Николай.
– Машенька глубоко вздохнула и преодолела сухость во рту.
– Я беру ваш подарок. Поняли? Беру. А теперь мне пора.
Она отняла руку и ушла, а дядя Коля-электрик - бледный, дрожащий и невыразимо счастливый - жался к очертаниям ее тела, гладя и целуя примятый плюш.
# # #
Авдейка проснулся от тревоги. Было рано, последние звезды еще стояли в квадратиках занавески. Посреди комнаты неподвижно возвышался дед.
– Что случилось?
Дед не ответил.
– Где мама?
– спросил Авдейка, вскакивая с постели.
Открылась дверь. Вошла мама-Машенька в заглаженном до блеска халатике и с чем-то белым на шее.
– Поздравьте меня, - обратилась она к деду.
– Мой сын - вор. По ночам он грабит квартиры. Вот венец вашего воспитания. Полагаю, что нужды в вас больше нет. Вам понятно?
Машенька говорила отрывисто и сухо. Руки ее что-то делали в белом вокруг лица, а глаза скашивались к зеркалу. Дед молчал.
– А ты, Авдейка, едешь в детский сад. На дачу. Николай Иванович достал путевку. До конца лета. А там посмотрим.
– Не хочу на дачу!
– в ужасе закричал Авдейка.
– Дед, не отдавай меня! Там идиоты! Они теплые, у них глаза из молока!
Дед подхватил Авдейку и прижал к груди.
– Николай Иванович - это кукиш, что ли?
– спросил он, наливаясь яростью.
– А вас я попрошу не вмешиваться. Навязались на мою голову. Держиморда. Кулаками порядки устанавливаете, в кукиши всех сватаете. Да над вами весь двор смеется! А в свою жизнь я вам вмешиваться не позволю. И в Авдейкину - тоже. Я от Николая Ивановича помощь вижу. И отказываться не намерена.
– Не бывать этому. Не отдам негодяю внука!
– заорал дед так, что комната дрогнула, и неуловимым движением сорвал белое с плеч мамы-Машеньки.
Пушистая тень перелетела комнату и исчезла в распахнутом окне.
– Песец!
– воскликнула мама-Машенька и заметалась от окна к двери, неловко придерживая полы халатика, а потом ослабела, уронила плечи и припала щекой к двери шкафа.
Авдейка взглянул в растерянное лицо деда, соскользнул на пол и бросился во двор. Он остановился под окном, в узком тупике, образованном крылом дома и забором табачной фабрики, наметил место, куда должен был упасть песец, и огляделся. Песца не было. В глубине тупика, у тополя, где хоронили бабочку, Сахан заметал мусор в большой совок. Авдейка подошел и тщательно осмотрел Сахана со всех сторон. Песца на нем не было. Неторопливо разметая перед собой пыль, Сахан вышел из тупика и исчез за углом дома. Авдейка остался один. В стене непроницаемых окон ему почудился какой-то изъян, и неожиданная мысль толкнулась в нем.