Петербургская Коломна
Шрифт:
В годы реакции он вынужденно уехал из Петербурга, так как участвовал в революционных событиях того времени. Константин Андреевич в письмах к сестре восторженно отзывался о нем: «…Евгений Иванович само совершенство – лучше человека себе и нельзя представить. Большего альтруизма я ни у кого не встречал (кроме тебя!..)». Жалуется Анне Андреевне: «…Нью-Йорк мне не понравился, хотя я к нему уже привыкаю, но я никогда бы не согласился жить в нем долго. Уж очень деловой, вечно стремящийся куда-то народ <…> Чем больше живу в Нью-Йорке, тем больше чувство, что мне не хотелось бы тут жить долго или совсем оставаться. Так чужда вся жизнь, ее невероятный темп. Часто думаю с нежностью о комнате на Екатерингофском, о деревьях на
В Нью-Йорке жила семья Рахманиновых, Константин Андреевич нанес им визит и обедал у них. Самого Сергея Васильевича в городе не было, «…поэтому я решился, – писал он Анне Андреевне, – с Книппер петь дуэтом старинные русские романсы…».
В феврале 1924 года Сомова посетил мистер Бринтон, художественный критик, он ознакомился с вещами, привезенными на выставку. Искренне восхитился работами его сестры, сказав, что «это драгоценности». На американской выставке экспонировались 10 цветочных орнаментов для дамских платьев и шляп и 2 сумочки (шелк, ленты, бисер), прекрасно выполненных Анной Андреевной Михайловой. Когда Константин Андреевич уложил цветы, сделанные его сестрой, в коробочку, американский критик взял ее, поцеловал и повторил, что «это драгоценность».
Американцам русская выставка очень понравилась. Художники по очереди дежурили, давали объяснения, беседовали с критиками и публикой. Было много русских посетителей. Но покупали мало, в основном по пустякам. Касса не пополнялась. Пришлось снижать цены. Коммерцию поддержали русские эмигранты. С.В. Рахманинов купил сразу несколько картин.
Анне Андреевне Сомов сообщил: «… я очень устал и изнервничался. Нью-Йорк ужасный город…» 20 апреля 1924 года выставка наконец закрылась. Эффекта материальной помощи художникам Москвы и Петербурга достичь не удалось. Покупали очень мало, несмотря на неоднократное снижение цен на картины.
Сам Сомов выручил от продажи своих вещей лишь небольшую сумму и с досадой писал Анне Андреевне: «…мне очень грустно, что не заработал так, чтобы устроилась твоя поездка в Париж. Пока жить могу (экономно тратя, здесь довольно 125 долларов в месяц) и все же надеюсь, что и дальше что-нибудь продам или получу заказ… Настроение у меня неважное и тревожное, думаю о будущем, как устроить свою жизнь. Можно ли, по-твоему, теперь в России жить на продажу картин?.. Как жить дальше? Здесь мне советуют задержаться еще на сезон – осенью обещают два портретных заказа, – а я не знаю, как мне быть… Евгений Иванович само совершенство. Ты не можешь себе представить, как он работает для нас с утра до 12 ночи. В сущности, наша выставка – это он, без него ничего бы не вышло. Он и вбивал гвозди и занимался самыми сложными и ответственными функциями нашей выставки, ни за что не хотел получить за этот колоссальный труд ни одной копейки… Не знаю на свете другого такого альтруиста…».
Константина Андреевича не покидают сомнения и страх, сможет ли он прожить в России, где столько и так трудно пережито. В июне 1924 года, получив от Анны Андреевны письмо, он уже пишет: «…тебе не нравится Америка, а между тем в ней много хорошего. Во-первых, свобода, во-вторых, каждый может что-нибудь заработать. В-третьих, комфорт бесподобный…».
Но художника влечет Париж, и он получил возможность съездить туда на время, в город, где его ждали многочисленные друзья и знакомые. Париж – старая его любовь, он его хорошо знал, здесь он не раз и подолгу жил. По-французски он говорил так правильно и хорошо, что французы искренне восхищались его дикцией и произношением – это был блестящий литературный язык французских классиков. О, как радовался Сомов встрече с любимым городом! Из письма Анна Андреевна узнала, что Константин побывал везде, где любил бывать, повстречался с теми, кто любил и уважал его, с кем водил давнюю дружбу.
Анна Андреевна уже понимала, что брат не вернется домой, но тот все еще упорно убеждал ее: «…меня томила и расстраивала мысль о том, как ты отнесешься к моему возвращению в Америку еще на зиму. Но ты как настоящая…
Константин Андреевич провел в Париже три месяца. Он остался чрезвычайно доволен ими, давно ему не было так спокойно и хорошо. Теперь все ему казалось приятным, даже работа за деньги. В Париже – Бенуа, Дягилев и постановки его балетов, с участием знаменитых русских балерин. Сомов блестяще выполнил заказы балерины Т.П. Карсавиной. По его эскизам ей в Париже шили театральные костюмы.
С каким наслаждением он бродил по этому дивному городу, где все говорило о прекрасном: старинные здания, магазины букинистов и антикваров, располагающая к размышлению и приятным мечтам набережная Сены. Умиротворение, радостный покой в душе художника сопровождали все три месяца его жизни в Париже.
Бедная Россия, суровая, истощенная войной, разрухой, разве могла она сейчас соперничать с уютным Парижем? В один из холодных дождливых вечеров Анна Андреевна получила очередную весточку от брата. Содержание письма опечалило ее и даже заставило всплакнуть. Константин Андреевич писал: «Когда мне весело и хорошо, у меня всегда подсознательное чувство, что как будто из-за тебя я не должен чрезвычайно радоваться и предаваться наслаждениям. Но, подумай, как жизнь коротка, как еще хочется пожить, мне, которому уже так много лет. Ведь это последние годы перед настоящей старостью. И тогда что останется, кроме воспоминаний, болезней и слабости…».
В октябре 1924 года К.А. Сомов возвращается в Нью-Йорк, где еще продолжает работать выставка советских художников. За время его отсутствия кое-что продали. Выставка теперь стала передвижной: картины экспонировались в различных городах Америки. 24 октября из письма Анны Андреевны Сомов узнал о большом наводнении в Петрограде. Он по-прежнему горячо любит свою милую Анюту. «…С наслаждением слушал 5-ю симфонию. Закрыл глаза и стал вспоминать старое, вообразил, что ты сидишь рядом со мной на красной скамейке или на хорах Дворянского собрания или там же внизу, на концерте Зилоти. Так захотелось, чтобы произошло чудо и ты очутилась со мной. Вспоминал нашу маму, с которой еще до твоих выездов в свет и концерты я в первый раз в жизни слушал эту симфонию, как помню, под управлением Ганса фон Бюлова. Стало очень грустно, часто теперь у меня бывают моменты острой тоски по тебе. Жизнь так коротка, так бежит… На днях показывал Карсавиной твои работы, они ей страшно понравились, но, увы, она ничего не купила, даже цен не спросила…».
Из Европы в Нью-Йорк вернулся Рахманинов. Константин Андреевич часто бывает у него в гостях. Особняк Рахманиновых был всегда открыт для гостей, в нем сердечно встречали русских художников. На Сомова взвалили тяжелый и беспокойный груз. По распоряжению Московского особого комитета его назначили руководителем всех дел американской выставки. При этом ему приказали отнять доверенности от добровольных помощников, русских эмигрантов Сомова и Гришковского, благодаря организационным талантам которых выставка еще продолжала функционировать. К.А. Сомова тяготит эта не свойственная его натуре административная работа. Он пишет Анюте: «…мне не сделать в Америке фортуны – это я вижу… Радуюсь, что ты опять запела, да еще и хорошо. А я вот уже пять месяцев, как не открывал рта, и не знаю, остался ли у меня какой голос. Негде петь, ни у кого из знакомых нет инструмента, кроме Рахманиновых, ну а там рта не раскроешь… Да, важное я забыл сказать. Сергей Васильевич просит меня сделать портрет его второй дочери…».