Петербургские женщины XVIII века

Первушина Елена

Великий русский композитор Николай Андреевич Римский-Корсаков приходился Марии Воиновне внучатым племянником. Первой русской поэтессой, чьи стихотворения были напечатаны, стала Екатерина Александровна Сумарокова — дочь знаменитого драматурга екатерининских времен Александра Петровича Сумарокова. Отец поощрял дочь к стихосложению и публиковал ее опыты в своем журнале «Трудолюбивая пчела», однако он не советовал ей писать любовные элегии. Екатерина Александровна, конечно, писала о любви, но… от лица мужчины, чтобы никто не догадался.

Мы друг друга любим, что ж нам в том с тобою? Любим и страдаем всякой час, Боремся напрасно мы с своей судьбою, Нет на свете радостей для нас. С лестною надеждой наш покой сокрылся, Мысли безмятежные отняв: От сердец разжженных случай удалился, Удалилось время всех забав. Зрю ль тебя, не зрю ли, равну грусть имею, Равное мучение терплю: Уж

казать и взором я тебе не смею, Ах! ни воздыханьем, как люблю. Все любовны знаки в сердце заключенны, Должно хлад являти и гореть: Мы с тобой, драгая! вечно разлученны; Мне тебя осталось только зреть. Жизнь мою приятну пременил рок в злую, Сладость обращенна в горесть мне: Только ныне в мыслях я тебя целую, Говорю с тобою лишь во сне. Где любови нашей прежние успехи, Где они девалися, мой свет! О печально сердце! где твои утехи! Все прошло, и уж надежды нет. 1759 г.

Однако некоторые ее стихотворения все же написаны от лица женщины:

Тщетно я скрываю сердца скорби люты, Тщетно я спокойною кажусь. Не могу спокойна быть я ни минуты, Не могу, как много я ни тщусь. Сердце тяжким стоном, очи током слезным Извлекают тайну муки сей; Ты мое старанье сделал бесполезным, Ты, о хищник вольности моей! Ввергнута тобою я в сию злу долю, Ты спокойный дух мой возмутил, Ты мою свободу пременил в неволю, Ты утехи в горесть обратил; И, к лютейшей муке, ты, того не зная, Может быть, вздыхаешь о иной, Может быть, бесплодным пламенем сгорая, Страждешь ею так, как я тобой. Зреть тебя желаю, а узрев, мятуся И боюсь, чтоб взор не изменил; При тебе смущаюсь, без тебя крушуся, Что не знаешь, сколько ты мне мил. Стыд из сердца выгнать страсть мою стремится, А любовь стремится выгнать стыд. В сей жестокой брани мой рассудок тмится, Сердце рвется, страждет и горит. Так из муки в муку я себя ввергаю, И хочу открыться, и стыжусь, И не знаю прямо, я чего желаю, Только знаю то, что я крушусь; Знаю, что всеместно пленна мысль тобою Вображает мне твой милый зрак; Знаю, что, вспаленной страстию презлою, Мне забыть тебя нельзя никак. 1759 г.

Сумарокова вышла замуж за поэта Якова Борисовича Княжнина, автора той самой тираноборческой трагедии «Вадим Новгородский», которая поссорила Екатерину II с Екатериной Дашковой. Современники утверждали, что Княжнин, будучи еще женихом Екатерины Александровны, уговорил композитора Германа Раупаха сочинить музыку к любовным стихам своей невесты и издал стихотворный сборник с нотами, в который вошли песни «Сокрылись те часы, как ты меня искала…», «В какой мне вредный день ты в том меня уверил…», «Мы друг друга любим, что ж нам в том с тобою…», «Позабудь дни жизни сей…», «Уж прошел мой век драгой…», «Тщетно я скрываю сердца скорби люты…». Узнав о поступке дочери, Сумароков рассердился и перепечатал эти шесть песен в «Трудолюбивой пчеле», как принадлежащие ему самому. Однако скандал в поэтическом семействе закончился примирением и свадьбой. Княжнины жили достаточно скромно, однако у них был «открытый дом» — один из первых литературных салонов, где бывали Ф. Г. Карин, Г. А. Потемкин, И. А. Дмитревский и др.

Писала стихи и сестра личного секретаря Екатерины II А. В. Храповицкого — Мария Васильевна Храповицкая, в замужестве Сушкова. Она занималась и переводами с французского, в частности, она перевела популярный роман Жана Франсуа Мармонтеля «Инки, или Разрушение Перуанской империи» и написанное им либретто оперы Гретри «Земира и Азор»; драму Луи Себастьена Мерсиера (Мерсьера) «Беглец»; драму «Эрисия, или Весталка»; «Щастливое похищение, повесть гишпанская» и другие произведения. Она переводила на французский язык поэмы Хераскова, сотрудничала в журналах «Собеседник любителей русского слова», «Вечера», «Живописец».

Мария Васильевна вышла замуж за симбирского губернатора Василия Михайловича Сушкова. В семье было шестеро детей. Старший сын Михаил писал и переводил стихи, как и его мать. К сожалению, Михаил рано умер — в 17 лет: написав роман «Российский Вертер», отпустив на волю всех своих крестьян и раздав деньги нищим, он покончил с собой.

Дочерью другого сына — Петра, также занимавшегося сочинительством вместе с братом Николаем, была знаменитая поэтесса и романистка XIX века Евдокия Сушкова-Ростопчина. Значительно менее известны как поэты были еще два внука Сушковой — Сергей и Дмитрий.

Ученицей Хераскова называла себя Екатерина Сергеевна Урусова, дочь вологодского губернатора С. В. Урусова, приходившаяся поэту двоюродной сестрой. Первые ее стихи, очевидно, распространялись среди друзей в рукописном виде. В 1772 году Н. И. Новиков, перечисляя русских поэтов, сообщал, что Урусова «писала прекрасные елегии, песни и другие мелкие стихотворения, которые за чистоту слога, нежность и приятность

изображения достойны похвалы».

Позже ее стихотворения публиковались в журналах «Старина и новизна», «Сын Отечества», «Аониды», «Новости», «Иппокрена, или Утехи любословия» и др. В 1774 году Урусова опубликовала поэму «Полион, или Просветившийся Нелюдим», в которой призывала наставников юношества «младых людей не жесточить» и приучать их к светскому обращению.

О впечатлении, произведенном на читающую публику поэмой, современники отзывались так: «В Москве и Петербурге тотчас зашумели о таком необыкновенном труде женщины, обратившем на себя особенное внимание современных ей писателей и Екатерины».

В 1777 году, когда Екатерина Сергеевна жила в Петербурге в доме генерал-прокурора А. А. Вяземского, его жена Е. Н. Вяземская, двоюродная сестра поэтессы, сватала ее замуж за Г. Р. Державина, который отшутился: «Она пишет стихи, да и я мараю, то мы все забудем, что и щей сварить некому будет». Тем не менее их отношения оставались вполне дружескими. Урусова, так и не вышедшая замуж, написала позднее «Надпись к портрету Е. Я. Державиной».

Своей же Музе, бывшей единственной и верной спутницей Урусовой, поэтесса посвятила следующие строки:

О часы уединенья! Не спешите протекать; Сила вашего теченья Сладость мне дает вкушать. От сует я удалилась, Тишиною оградилась, В сердце чувствую покой. Музы, зря мою свободу, Пить велят Кастальску воду И беседуют со мной. Чувство, сердце, вображенье, Музы! к вам обращено, И мое уединенье Вами днесь оживлено. Мной забвенны пышность, слава; Мира целого забава Тщетность мне одну явит; К ним душа не пригвожденна; Ими мысль не зараженна; Блеск их сердца не пленит. Долго я утех искала Среди сладостей мирских; Но, увы! не обретала, А теряла только их И сама узрела ясно, Что искала лишь напрасно, Их искала там, где нет! Наконец, все скучно стало; Сердце мне мое сказало, Где спокойствие живет. К жизни тихой, безмятежной Указало сердце путь И велело в дружбе нежной Мне спокойство почерпнуть. Гласу сердца я внимаю; Жизни сладость заключаю В дружестве и в тишине — И со мной коль чисты музы Утвердят свои союзы, Жизнь утехой будет мне. 1796 г.

Михаил Матвеевич Херасков, автор патриотической поэмы «Россиада», бывший в течение восьми лет вице-президентом Берг-коллегии (управления казенных горных заводов) в Петербурге и организовавший вместе с женой литературный кружок, произведения членов которого публиковались в организованном Херасковым журнале «Вечера», покровительствовал другим начинающим поэтессам, сестрам Магницким — Наталье Леонтьевне и Александре Леонтьевне. Сестры высказали ему признательность в своих стихах:

Сатурн свирепый, грозный в прах Преобратит сей вид почтенной; Но лиры звук его бессмертной В безмерных вечности полях Промчится быстро, загремит, Кто был X***, возвестит. 1796 г. А также: Ты звуки наших лир простыя Приятною хвалой почтил, Труд Музы робкия, младыя Своей улыбкой ободрил; Когда б имела я священный Твой дар, с которым воспевал Ты россиян освобожденных, Гремел перунами, блистал, — Тогда б прекрасными стихами, Тогда б гремящими струнами Воспела благодарность я; Но лира не громка моя. И так позволь, позволь в прелестный, Лавровый, славный твой венок, Бессмертный бард, певец почтенный, Вплести усердия цветок! 1796 г. Херасков, в свою очередь, ответил им посланием: Я думать начинаю, Что взыду на Парнас, Когда хвалы внимаю, Две Грации, от вас; Магнитной некой силой Приобрету венок, В котором вставлен милой Усердия цветок Вовек не сокрушится, Мне кажется, мой бюст, Дыханьем он живится Прекрасных ваших уст; Но вы, как Филомелы, Стыдливы и не смелы, Вы кроетесь, поя; Мне голос ваш приятен, Он издали мне внятен, Но вас не вижу я. 1796 г.