Петербургский изгнанник. Книга первая
Шрифт:
У отца дрогнули кустистые брови, он закрыл глаза и, проведя ещё раз задрожавшей рукой по волосам сына, встал и нетвёрдой походкой вышел из комнаты.
Несколько дней Радищев провёл в доме родителей. Здесь всё напоминало ему о счастливом прошлом, о милой Аннет. Тут была их свадьба. Когда они ехали под венец, лошади понесли их коляску. Аннет была испугана, но счастлива. Все сочли это за дурное предзнаменование, а они смеялись над тем, что говорили другие. Вскоре умер её отец — Василий Кириллович Рубановский, «дворцовой канцелярии бригадир», которого горячо уважал Радищев. Это случилось
Восемь лет супружеской жизни были похожи на сон. Молодость и любовь залечили раны тяжёлой утраты. Но затем Александр Николаевич пережил боль, самую тяжёлую для его сердца. Вся жизнь его словно померкла после смерти любимой жены. Однако время — лучший лекарь человеческого горя — и на этот раз умерило боль, но светлая память о жене не ушла из сердца Александра Николаевича. Теснившиеся воспоминания казались чужими. Словно всё это случилось не с ним, а с другим человеком.
Ещё мальчиком привёз его отец в Москву к родственникам по матери — Аргамаковым. В их доме прошло детство Радищева, началась учёба. Здесь он пристрастился к книгам, полюбил словесность. Потом незаметно промелькнули годы при дворе Екатерины II. Он был взят в пажи императрицы. И здесь он с увлечением переписывал пьесы для театра, который посещала царская свита.
Потом Радищева направили в Лейпцигский университет. В старом немецком городе, вдали от родных и Москвы, прошли безмятежные годы мечтаний и дружбы. Образы друзей — талантливого Фёдора Ушакова, умершего ещё студентом, и Алексея Кутузова встали перед ним. Память об Ушакове осталась на всю жизнь священной для него. Охваченные радужными и заманчивыми мечтами возвращались они с Кутузовым в Россию, чтобы стать протоколистами Сената…
Воспоминания о друзьях были приятны ему и теперь. Они были связаны с лучшими годами его молодости. После возвращения из Лейпцига Радищев установил личные связи с Николаем Ивановичем Новиковым, жившим в Москве. Известный в ту пору писатель и издатель, Новиков частенько наезжал в Санкт-Петербург.
Николай Иванович был пятью годами старше Радищева. Некрасивое лицо его с длинным носом, большие глаза внешне не привлекали, но отзывчивая душа его покоряла всех, с кем он встречался, завязывал связи и дружил.
Новиков любил подчёркивать недостаток своих знаний, хотя имел их в избытке, много читал и знал куда больше многих блестяще образованных своих современников.
Александр Николаевич полюбил его за большой практический ум. Новиков часто говорил:
— Хочу хотя бы изданием чужих трудов принести пользу моим согражданам. Без пользы в свете жить — лишь землю тяготить…
У этого незаметного на вид человека был широкий размах в делах. Настойчиво и умело объединяя вокруг себя людей, он почти всегда добивался поставленной цели.
Первый труд Радищева — перевод сочинения аббата Мабли был издан «Обществом, старающимся о напечатании книг», которым руководил Новиков. Николай Иванович придумал Обществу девиз: «Согласием и трудами». Это было в его характере.
И если теперь Александр Николаевич не имел возможности лично встретиться с Новиковым, то, выздоравливая и готовясь к дальней
Внимание Радищева привлёк «Словарь новый и полный Российского государства». В нём имелись краткие сведения о населённых пунктах, через которые лежал его путь в ссылку. В словаре было и описание Илимска — заштатного города, обнесённого высоким деревянным тыном с острожными башнями. Радищев смог немного представить себе этот город, где ему предстояло жить, население края, в который ехал.
Здоровье Радищева восстанавливалось. Николай Афанасьевич, заботливо ухаживавший за больным, прислушивался к советам медика. Лучшим лекарством для Радищева был спокойный отдых. И отец принимал все меры к тому, чтобы сын быстрее поправился, набрал силы, нужные ему в дальней дороге.
— Как ты будешь жить там? — спросил его отец, выждав удобный момент, когда солдат, приглядывающий за Радищевым, вышел из дома. Он присел на стул ближе к кровати и взял бледную руку сына в свою.
— Как ты будешь жить там? — спросил его отец.
— Батюшка, там довольно медведей, оленей, лисиц, белок, россомах и птиц разного рода. Возьму ружьё с собой, охотиться буду, — полушутливо ответил Александр Николаевич. Он не хотел распространяться с отцом о своей жизни в Илимске, ибо ещё и сам не представлял её ясно.
— Свет не без добрых людей, — добавил Радищев, — приютят и согреют. У народа русского кров собрату найдётся…
Они разговорились. Николаю Афанасьевичу очень хотелось узнать всё, что его интересовало по делу сына. Тяжело вздохнув, он спросил:
— Что втемяшилась тебе вольность? Был в чинах, отмечен наградами, службу нёс исправно, граф Воронцов нахвалиться не мог твоей скромностью и честностью поведения, прочил тебе великую будущность…
— Батюшка, старшие мои сыны тоже нуждаются в отеческих наставлениях, хотя забота о них и выпала на долю моих братьев…
— Я о вольности спрашиваю, Александр, — повелительно заметил Николай Афанасьевич, — знать хочу от тебя, так ли нужна она народу, как думал ты?
— Нужна, батюшка, как воздух птице!
— Тебе пристойней было бы говорить о вольности дворянской, она ближе нам… — отец невольно сжал руку сына, — а ты объявился заступником народным. Народ живёт для нас…
— Нет, батюшка, — возразил Радищев, — мы для народа!
Николай Афанасьевич чуть вскипел и разжал свою руку.
— Мудрые знают опасность всяких перемен и живут тихо, дерзкие, подобно тебе, поднимают секиру на священное древо дворянства — самодержавие и наказуются законом…
— За вольность и отечество умереть приятно.
— Ты знай, Александр, — продолжал убеждать его отец, — для твёрдости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не во-время свободу…
— Твёрдость бытия государственного должна покоиться не на порабощении, а на народной вольности, — отвечал сын.