Петербургский изгнанник. Книга первая
Шрифт:
Зима укрепляла Радищева. От Казани предстоял санный путь. Он не страшил Александра Николаевича. Первый мороз и затишье в природе, ослепляющая белизна снега и прозрачный воздух, пьянящий свежестью, давали живительную бодрость его утомлённому организму.
Перед Радищевым лежали незнакомые просторы родной земли. Рассыпались по ней деревеньки, как зёрна, сеятеля по полю. Каждая деревня по-своему дышала, по-своему стонала от горя, а все вместе — составляли многострадальное отечество российское. Низенькие, ветхие избёнки с соломенными крышами, запрятанные в сугробах, только подчёркивали, как бедны были их хозяева на этих богатых просторах русской земли.
В деревнях
У колодцев Радищев наблюдал сбившихся в кучу тощих коров, пугливых овец с клочкастой от худобы шерстью, да лошадей с понурыми головами, гривами, ещё с осени залепленными репейником. Бедность и нищета, нужда и голод смотрели на него в этих деревнях.
Так жили земледельцы, кормившие трудами рук своих дворян и помещиков, чиновников и царедворцев. Он первый сказал об этом в своей книге и дорого поплатился за смелость.
И всё же Радищев верил, что можно спасти Русь от язвы крепостничества — этой старой болезни, ослабляющей её могучий организм.
Народ, народ, народ. Он возлагал на него большие чаяния. Он верил в твёрдость его моральных устоев, в его неистребимое желание вырваться из нищеты и кабалы. Он знал, что именно эти качества отличали народ российский, к величию и славе рождённый, от иноземного, с которым встречался в годы учения в Лейпцигском университете. Дать бы свободу русским сынам, как они воспряли бы духом! Хватило бы сил и умения поставить Россию во главе цивилизованного мира!
Радищеву вспомнилось «Слово о Ломоносове» из своей книги. Великий муж, получивший достойное признание, разве он не сказал о величии русского духа перед иноземным! Он ученик его и повторяет истину учителя.
Невольное путешествие Радищева всё продолжалось. Ощутимее стала география России. Какая огромная страна! Конца краю не видно. Чтобы понять масштабы и расстояния, мало глядеть на карту. Надо проехать по нескончаемым дорогам, чтобы почувствовать безбрежность русской земли, могущество, богатство и величие своего отечества.
И вновь рука Александра Николаевича потянулась к перу и бумаге. Так зародились «Записки путешествия в Сибирь» — краткие и выразительные. Каждое слово их отражало впечатления путника. Появилась жажда сказать о себе в письмах к петербургским друзьям. И он писал, что его израненное скорбью сердце расширяется и вновь открывается для радости, а бездейственный ум возвращает себе силы.
На перевозе у реки Вятки, в русском селе, Радищев отметил в дневнике: «Мужики здесь бедны». От его взгляда не ускользнуло, что в вотских деревнях народ живёт боязливый, но добрый. Вотяки склонны более к веселью, чем к печали. В дороге они поют, как русские ямщики. Он вслушивался в грустно-протяжные мелодии и думал: в песнях своих они находят утешение и поют их, лишь бы на время забыть безотрадную жизнь.
…Впереди показались предгорья Урала. Чернолесье сбегало со склонов сплошной зелёной стеной, запорошённой пушистым снегом. Ели стояли задумчивые, с отяжелевшими ветвями. Синели отбрасываемые деревьями тени, испещрённые следами лесных зверьков и птиц. Иногда дорогу пересекали узенькие заячьи тропинки, крупные отпечатки волчьих лап, осторожный и витиеватый шаг лисы.
А над всем этим попеременно властвовали короткий день с синеющими небесами,
Когда от долгого сидения немели ноги, Радищев выходил из повозки и шёл сбоку, подставляя лицо крепкому морозцу. Было хорошо забегать вперёд. За спиной слышалось лошадиное пофыркивание, поскрипывание снега под полозьями; эта однообразная музыка зимней поездки хорошо знакома сердцу русского человека.
Изредка мимо проносилась почтовая кибитка с удалым ямщиком, поднимая за собой снежную пыль; проезжали на перекладных священник или купец в кошёвке, укутанные в меха; а то на восьми взмыленных лошадях с гиком, с шумом, сбивая в сугроб встречные сани и розвальни, пролетал чиновник в крытом возке или сенатор. Радищев видел, какой жизнью жила дорога, соединяющая Сибирь с Россией.
От Казани, на пути к Уралу, лежали земли, по которым лавиной прокатились отряды Емельяна Пугачёва. С душевным волнением и трепетом переезжал Радищев Каму. Сёла, расположенные на берегу реки, тогда были охвачены восстанием. Где-то здесь на своих быстрых как ветер конях пролетал Салават Юлаев — один из сподвижников и товарищей Пугачёва. Под Кунгуром храбрый атаман башкирцев был ранен, а поправившись, снова, как вихрь, метался со своим конным отрядом по родной земле.
И места эти, видевшие взбунтовавшийся народ, вызывали особый интерес у Радищева. Он пристальнее всматривался во всё, что могло хранить следы крестьянского движения, внимательно вслушивался в каждое слово, раскрывавшее ему смысл великой борьбы русских и удмуртов, татар и башкирцев, сражавшихся как родные братья под единым святым знаменем ненависти к своим угнетателям.
Повозки Радищева добрались до Кунгура — небольшого города, богатого разными промыслами. Город славился на Волге и Каме хлебной торговлей. Радищев ходил по торговым рядам, знакомился с людом, с торгом. Базарная жизнь не заслоняла от него другой — минувшей старины.
История словно оживала перед его глазами. Он посетил старую воеводскую канцелярию. Это была большая комната со скамьями и столами для писцов. Посредине её — сосновые столбы, подпирающие низкий и тёмный потолок. На одном из столбов кованая цепь, а рядом прихожая с решётчатою отгородкой для колодников. Сколько отважных и забытых ожидало за этой решёткой своей судьбы? Привязанные цепями к столбу, они терпеливо переносили пытки, выслушивали приговор, а потом уходили на каторгу. Быть может, возле этих же столбов пытали отважных сибирских пугачёвцев.
На горе возвышалась деревянная крепость с башнями и воротами. Смелый люд в древности защищался за её стенами от внезапных вражеских набегов. В городе всё говорило о воинственном духе его жителей. На площади, перед собором стояло двадцать пушек на чугунных лафетах. В сарае бережно хранились фальконеты — пушечки Ермака, ружья, весом больше пуда. Здесь были и орудия казни: топоры, крюки, на которых за ребро вешали приговорённых к смерти.
Древний сохранившийся арсенал напоминал историю великих битв русских за свои земли. Впервые перед Радищевым встал образ Ермака как образ живого героя, завоевателя Сибири — края, в который лежал его путь. Он ещё не знал, сумеет ли воплотить живую старину в произведении искусства. Ему хотелось только побольше узнать о легендарной личности, о которой народ слагал песни и былины. Александр Николаевич был взволнован. «Кипение чувств должно утихнуть, тогда мысли упорядочатся и всё станет ясным. Надо материал озарить огнём вдохновения, чтобы выплавить из него нужный образ». Мысли, как половодье, захватили его. Это было творческое пробуждение. Не от этого ли горячее становилась кровь и легче дышала грудь?