Пётр и Павел. 1957 год
Шрифт:
– Во придурок!.. Его на волю выпускают, а он… – за спиной Павла кто-то из блатных длинно и смачно выругался.
– Заткнись "Фитиль"! – Васька Щипач зябко передёрнул плечами и неожиданно даже для себя самого неловко перекрестился. – Человек помер. Уважение иметь надо, а ты… – его по привычке тоже потянуло пустить матерком, но Щипач сдержался и философски добавил: – Отмаялся бедняга… Полная воля ему на этом свете вышла… А на том… Кто знает, что нас там ожидает…
– Для вас, гражданин
Столпившиеся вокруг тела несчастного Степана Филимонова зэки радостно загоготали.
– Ты чего это?!.. А вы? Туда же!.. – Василий был вне себя от бешенства. – Побойтесь Бога!..
– Кого?!..
Новый взрыв хохота сотряс стены барака.
– Братва! Вы слыхали?!..
– Уморил!..
– Где ты его видел, Бога-то?..
– Ой!.. Боюсь, боюсь, боюсь!..
– Напугал!..
– Слыхали?.. Щипач блаженным заделался.
– Ну, ты даёшь!..
– Точно!.. Василий Блаженный!..
– Да не "блаженный", а "блажной"!..
– Васенька, ты уж там за нас заступись!..
– Родимый, райские нары займи по знакомству!..
Казалось, барак рухнет от гогота десятка людей.
Только Степан Филимонов лежал навзничь на топчане и молчал. Ему было не до смеха.
Василий растерялся.
– Я же в смысле… Не по-людски это, братцы!.. Совсем ошалели!.. Нехорошо!.. Ведь покойник… Эх, вы!..
И, как бы ища поддержки, обратился к отцу Серафиму.
– Батя, скажи им.
Все обернулись к стоящему в стороне священнику.
– Да уж, – не унимался Фитиль, – просвети нас, тёмных, святой отец.
– Не юродствуй, – Серафим с грустью смотрел на веселящихся зэков.
– Ты чё?.. Я серьёзно, в натуре… Ша, братва!.. Батя нам щас глаза открывать будет.
Хохот понемногу стих.
– Скажи, Бог есть?..
– Есть, – просто и коротко ответил отец Серафим.
– Докажи.
– Коли веришь, зачем тебе доказательства? А не веришь, никто тебя убедить не сможет.
– Ну, хитёр! – Фитиль радостно сверкнул золотой фиксой. – Чистый адвокат: врёт, как пишет.
– Я верую. Для меня Бог – суть всего живущего на земле и жизнь в будущем веке… Ты не веришь, и тебе уготованы мрак и пустота. И здесь, и за гробом.
Батюшка говорил просто, не повышая голоса. Говорил беззлобно, сострадая и жалея несчастного.
Наступила мёртвая тишина. Воры, убийцы, насильники вдруг примолкли.
– Ты это… Я пуганый-перепуганный… – Фитиль начинал злиться. – Чёй-то, я смотрю, Бог и с тобой неласково обошёлся. Мы, сдаётся мне, на одной параше сидим, и пайка у нас с тобой одна. Ты тут не очень-то!..
Отец Серафим улыбнулся:
– Ты спросил, я ответил. А
– Что, Фитиль?.. Прижали тебя? – Василий дрожал от удовольствия.
– Меня хрен прижмёшь. Трепаться я тоже мастак… Нет, ты мне докажи!.. Не можешь, так и скажи.
– Ничего я тебе доказывать не буду, только задам очень простой вопрос: откуда курица появляется?
– Как "откуда"?.. – Фитиль сразу нутром почувствовал подвох. – Из яйца… Всем известно.
– А самая первая курица на свете тоже из яйца появилась?
– Не понял… А откуда ещё?..
– И кто же это самое первое яйцо снёс? – полюбопытствовал отец Серафим.
Зэки, потрясённые его логикой, охнули и замерли: ждали, что ответит Фитиль. В наступившей тишине слышно было их тяжёлое хриплое дыхание.
– Ну, это… – Фитиль был потрясён не меньше остальных, но сразу признать своё поражение не хотел, а потому озлился. – Кто снёс, кто снёс?.. Откуда я знаю?.. Дядя Коля шмаровоз – вот кто!.. Чего пристал?!..
– Ну-у-у!.. – разочарованно прогудела публика. Симпатии её явно переметнулись на сторону отца Серафима.
– Ты не огорчайся, – тот почесал подбородок и ласково улыбнулся своему оппоненту. – Над этим вопросом многие учёные мужи веками бились. Так что не переживай, ты не одинок, они тоже ответа не знают.
– Батя!.. Но ведь ты знаешь… Ведь знаешь, скажи!.
– Знаю.
– Ответь!.. Не томи! – Василий предвкушал полную и окончательную победу.
– Не было никакого яйца.
– Как не было?!
– Очень просто. Это первая курица снесла первое яйцо.
– А она сама откуда вылупилась?
– Ниоткуда. Её Господь сотворил.
– Поняли, придурки?! – торжествовал Щипач. – Не было вовсе яйца!.. Не было!.. Господь сотворил!.. Ну, батя!.. Ну, молоток!.. Вот оно – доказательство!.. – торжествовал Щипач. Но вдруг осёкся и испуганный обернулся к отцу Серафиму.
– Отец, слыхал я, будто на том свете самоубивцев не принимают! Даже таких, как я, пускают, а этим… – он кивнул на Степана, – ворота закрыты наглухо. Скажи, брехня или как?
Серафим удивился.
– А ты, Василий, с чего это забеспокоился?
– Не, ты токо не думай!.. Я же не… того… Степана, бедолагу, жалко. Что он в этой жизни, кроме Ленина, видел?.. Нужду да колючку. А закончил и вовсе в петле, – он сжал кулаки. – Вот ведь как!.. Понять не могу, для чего мы на свет рождаться должны?.. Неужто для горя только?!.. Да это же… Несправедливость одна!..
Ему так хотелось выругаться!.. Но бедняга невероятным усилием воли вынуждал себя глотать матерные слова, морщился, страдал нестерпимо и, в конце-концов, онемел.