Пётр и Павел. 1957 год
Шрифт:
– Ты куда?!.. – инвалид схватил его за шиворот.
– Помогите!.. – тонко пропищал Никитка.
– Беспременно поможем, ты не сумлевайся, – Егор сразу разобрался в ситуации. – Лексей, что мне с поганцом делать? К тебе доставить? Или костылём под зад и на волю пустить?
– Веди его сюда, Егорушка, – голос у Ивана был ласковый, нежный.
– Отпусти…те… – ужасу Никитки не было предела. – Вы права такого не имеете!.. Не по закону это!.. Я жаловаться буду… в суд иску напишу… – лепетал Никитка, еле
– Глянь-ка, и про храм, и про стыд вспомнил!.. Молодец!.. Явный прогресс у мальца намечается… Ложись!..
– Иван, давай отпустим его, – Алексей совсем растерялся.
– Обязательно отпустим, только экзекуцию проведём.
– Неужто ты его на самом деле собираешься…
– Пороть?.. А то как же?!.. Между прочим, очень полезная процедура. Меня папаня, пока жив был, частенько розгами оглаживал. Может, потому я человеческий облик не до конца потерял, что науку эту на всю жизнь запомнил. Тебе сколько лет?
– Семнадцать… с половиной.
– И что, милок, батя тебя частенько драл?
– Нет у него бати, в 43-м погиб, – вступился за Никитку Егор. – Безотцовщина.
– Сирота я, – жалобно проскулил тот.
– Вот беда-то какая!.. Ну, ничего, ты, Никита, особо не переживай, мы сейчас этот пробел в твоей биографии заполним. Егорушка, помоги ему портки снять, а то он, похоже, забыл, как это делается.
– Дяденька!.. Миленький!.. Я не буду больше!.. – лепетал Никитка, судорожно стягивая штаны. – Честное комсомольское, не буду!..
– Верю. Но… – Иван развёл руками. – Извини, друг, без порки никак не обойтись. Давай, дружище!. Ты не стесняйся, устраивайся поудобней, и приступим.
Он взглянул на светлый лик Богоматери, перекрестился и тихо произнёс.
– Матерь Божия, Царица Небесная, буди нам, во грехах утопающим, скорая помощница и заступница. Уврачуй душевные и телесные раны раба Божьего Никиты, моими руками нанесенные. Помоги нам, немощным, утоли скорбь нашу, настави на путь правый нас, заблуждающих, уврачуй и спаси безнадежных.
В гулкой пустоте храма весело разлетались звонкие шлепки солдатского ремня и скорбные всхлипы вожака сельского комсомола Никиты Новикова.
– Что тут у вас?!.. – председатель колхоза Герасим Тимофеевич Седых вихрем ворвался в церковь. За ним семенил на своих коротких ножках Иосиф Бланк. – Какой такой ворюга в храм наш посмел забраться?!..
Председатель был полон отчаянной решимости немедленно поймать и наказать разбойника, но, увидев картину, что открылась перед его изумлённым взором, замер на месте, потом охнул и загремел густым басом, согнувшись пополам от хохота:
– Никитка!.. Родной!.. За что же тебя эдак-то?!.. Гляди, попка совсем красная стала!.. Ой, не могу!.. Свершилось!..
– Довольно,
– Ты прав, для первого раза достаточно, – Иван начал заправлять ремень в брюки. – Для начала мы с ним наглядную политинформацию провели. В другой раз, хочется верить, прежде чем пакостить, он меня вспомнит и крепко подумает: а стоит ли?
Размазывая обильно текущие по лицу слёзы, охая и стеная, Никитка поднялся с лавки. Ему было стыдно, горько, обидно:
– Гады вы все!.. Гады!..
– Ты ругаться?!.. Да ещё в храме!.. – Иван схватил Никитку за ухо. – Проси прощения!..
– Не буду!..
– Никитка, не зли меня, – рука Ивана сильнее сдавило Никиткино ухо.
– Ой! Больно же!..
– Повторяй за мной: "Матерь Божия, Царица Небесная…" Ну?!..
Комсомольский вожак рыдал, не стесняясь, с трудом выдавливая из себя:
– Матерь Божия… Царица Небесная… Пустите меня!
Иван был непреклонен:
– Прости меня, подлеца… Я жду…Говори!
– Прости меня… Ой-ёй-ёй!.. …подлеца…
– …что оскорбил тебя…
– …что оскорбил тебя…
– …Дева Чистая и Непорочная!..
– …Дева Чистая и Непорочная…
– И поклонись Ей. До земли поклонись, гадёныш, – он силой заставил Никитку стать на колени и трижды коснуться лбом каменного пола. – А теперь пошёл вон из храма!.. И не смей осквернять его!.. Никогда!
Не отпуская бедное ухо, Иван вывел шкодника на крыльцо. Остальные – за ними.
– Я вам этого так не оставлю!.. – безсилие и злоба переполняли Никитку. – Вы меня тоже крепко помнить будете!..
– Погоди, – председатель положил свою огромную ладонь на вздрагивающее плечо парнишки и спросил: – Объясни толком, что случилось?
– Меня и в райкоме уважают… и в области тоже, – ширинка на его штанах никак не хотела застёгиваться. – А, если что, я и в Москву написать могу!..
– Сказал, не шуми! – Герасим Тимофеевич почти силой усадил парня рядом с собой на ступеньку крыльца, но тот тут же вскочил, осторожно потирая отбитое место одной рукой, а другой, схватившись за побагровевшее ухо…
– Чего вскочил? Сядь.
– Спасибо, я постою.
– Понимаю… – председатель сочувственно покачал головой.
Всхлипывая и утираясь рукавом, комсомольский вожак справился, наконец, с ширинкой.
– Ну, что ещё наш дорогой Никита Сергеевич натворил?.. Рассказывай.
– Герасим Тимофеевич, вы чего говорите?!.. Не соображаете, как вас тут всякие понять могут? – Никитка затравленно посмотрел на своего главного обидчика Ивана. Втайне он гордился тем, что носит то же имя и отчество, что и первый секретарь ЦК КПСС, но в данный момент обращение председателя к нему прозвучало слишком двусмысленно. Издевательски.