Пётр и Павел. 1957 год
Шрифт:
Отец Серафим прошептал про себя короткую молитву, широко перекрестил покойного Филимонова и вместе с Павлом вышел из барака.
На тёмном, почти чёрном небе яркими точками горели звёзды, а над изломанным краем тайги белым холодным шаром вставала полная луна.
– Гляди-ка, распогодилось, – батюшка полной грудью вдохнул колючий морозный воздух. – Благодать!.. А через пару дней снег повалит, и придёт к нам долгая длинная зима.
Павел вздохнул.
– Без меня зимовать будете.
– Когда уезжать собрался?
– Как
– И куда?
– В Москву. Пенсию оформить, с жильём определиться, а главное: Зинаиду надо отыскать. Не знаю как, но попробую… Может быть, всё-таки не ошибся я, и в "Звёздочке" Пётр на фотографии запечатлён. Если так, есть шанс. Может быть, он о судьбе Зинаиды что-нибудь знает. Если же нет, через Лубянку выяснить попытаюсь. Раз мне генеральское звание вернули, могу я, в конце концов, ответа у них потребовать, где моя жена. Последний раз я её во время очной ставки видел. Месяца через три после ареста…
И, сам того не желая, он вдруг увидел её перед собой. Маленькую, хрупкую, такую безпомощную… Увидел так ясно, так отчётливо, что казалось, протяни руку и можешь коснуться её лица. И забытый запах «Красного мака», её любимых духов, тревожно защекотал ноздри. И воспоминания навалились на него всей своей неизбывной тяжестью.
Следователь Тимофей Семивёрстов – высокий добродушный увалень с колючим бобриком рыжих волос на голове – усадил Зиночку напротив Павла, а сам устроился между ними, присев на краешек письменного стола.
– Зинаида Николаевна, я хочу вам пожаловаться на вашего мужа. Он у вас такой непослушный! Честное слово. Совсем не хочет нам помогать. Молчит, не хочет с нами совершенно разговаривать. А ведь, кажется, интеллигентный человек!.. Нам так немного от него нужно. Уговорите его подписать протокол. Какую-нибудь закорючку вот здесь поставить. Всего-то!..
Зиночка не плакала, но была так напугана, что никак не могла унять нервной дрожи. Её бил озноб, она кивала головой и, не отрывая глаз от сидящего напротив Павла, только повторяла.
– Да, да, конечно… Я понимаю… Я всё понимаю…
– А если понимаете, то скажите ему, кисонька моя, – излучая необычайную доброту и участие, Семивёрстов протянул ей лист протокола. – Взрослый человек, а ведёт себя хуже маленького. Нам такое упрямство надоесть может. А мне бы так не хотелось делать вам больно. Но если он и дальше артачиться будет, то, увы! – придётся и к вам применить… Понимаете, о чём я?
– Понимаю… Я всё понимаю…
Пытка эта продолжалась долго, часа полтора, и кончилась тем, что Зиночка не выдержала и потеряла сознание. Семивёрстов в сердцах сплюнул, грязно выругался, окатил её водой из графина, несколько раз ударил по щекам и велел конвойному: "Убери эту сучку с глаз моих!"
Когда Зиночку вывели, Семивёрстов улыбнулся во весь свой губастый рот и спросил: "Думаешь,
Павел молчал, глотая подступавшие к горлу слёзы. Отвернулся и опустил голову, чтобы отец Серафим не увидел, что творится у него на душе. Глупец!.. Как он был самонадеян! Решил про себя, ничто уже не сможет выбить его из колеи и сердце окончательно окаменело, и вот сейчас… Ну, надо же!..
– Нет, нет!.. Это было бы слишком!.. Жива она!.. Жива!..
– Дай-то Бог!..
– И сына мне родила.
– А если дочь?
– Нет!.. Сына!.. Мы его Матвеем назвать хотели.
– Ты, Павел, не смущайся: хочется плакать, плачь. Слезами душа умывается.
– Отвык я нюни распускать.
– А вот это зря.
– И сейчас не стану. Не ко времени. Мне нужно все силы в кулак собрать, иначе сломаюсь.!.. Да что я за баба такая?!.. – в безсильной злобе Павел заскрежетал зубами.
Они медленно брели по лагерной улице. Было тихо, и только Шакал, задрав морду к луне, протяжно выл: оплакивал несчастного Степана.
– Напрасно ты так, – отец Серафим покачал головой. – Не отравляй сердце злобой. Злоба, она, душу опустошает. А на пустыре, сам знаешь, один бурьян растёт… Так что, Павел, пересиль себя и прости… Сразу увидишь, как светло на душе станет, как просторно.
– Не могу.
– Подумай, друже, а ему каково?.. Легко?.. Да он больше твоего пострадал. Побои плетьми можно вынести, а каково угрызения совести?!..
– А ты уверен, отче, что у таких, как этот Семивёрстов, совесть есть?
– Она у каждого из нас непременно имеется. Только у некоторых дремлет до поры, до времени. Но наступит час, и проснётся она, безпощадная, и вот тут даже самый последний злодей страдать начинает. И с Тимофеем твоим то же самое будет.
– Да все его страдания одной Зиночкиной слезинки не стоят!.. Одного её вздоха!.. – взорвался Павел. – А в угрызения совести наших славных чекистов что-то не очень верится…
– Оставь ты его в покое!.. Тебе с ним детей не крестить. Забудь!..
Павел согласно кивнул головой.
– Я просто тебе пожаловаться захотел. Больше некому.
– Вот и ладно, душа моя. Пожалился, а теперь угомонись. И не спеши. Прежде чем приговор вынести, хорошенько подумай, все страсти свои утиши. Только трезвым умом и холодным сердцем можно ошибок избежать. Горьких и непоправимых, – старик достал из кармана ватника незапечатанный конверт. – Я с тобой ещё одну весточку хочу домой отправить. Поезжай-ка ты в Дальние Ключи. Старостой у меня чудесный человек служит – Богомолов Алексей Иванович. Надеюсь, жив и пребывает в добром здравии. Он тебя примет, отогреет… – и вдруг осёкся. – Что с тобой, друже?