Петр III. Загадка смерти
Шрифт:
Можно подумать, что тут есть какое-то пристрастие (даже после всей той критики, которую обрушил на голову фаворита историк). Но вот свидетельство человека пропанинской стороны – прусского посла Сольмса. В письме к Фридриху II (июнь 1773 года) он сообщал: «Граф Орлов (Алексей Григорьевич. – О. И.), признавая высокие качества Панина, не хочет мстить ему за нанесенную личную обиду, ибо это было бы в ущерб отечеству, для которого потеря этого министра была бы вредна». Вероятно испытывая глубокое уважение к знаниям Никиты Ивановича, граф А.Г. Орлов во время своего пребывания в Средиземноморье послал ему свой небольшой очерк (на 15 страницах) «Рассуждение о народном праве касательно неутральной торговли и мореплавания»275. Это же чуткое отношение подтверждает и такой случайный факт, почерпнутый из переписки
А вот характеристика Орловых английского посла Бекингемшира, данная в не предназначенных к публикации его записках: «Они ничуть не мстительны и не стремятся вредить даже тем, кого не без причины считают своими врагами. В продолжение опалы генерала Чернышева они были самыми горячими ходатаями за него, хотя не могли сомневаться в его враждебности к ним». Кстати сказать, о Дашковой тот же посланник заметил: «При ее черствости и превосходящей всякое описание смелости, первою ее мыслью было бы освободить при помощи самых отчаянных средств человечество, а второю обратить его в рабов»277.
Хорошо известно, что после Чесменской баталии граф А.Г. Орлов приказал спасать раненых турецких моряков, что удивило и восхитило самих турок278. «Лежачего не бьют» – старинное русское правило, которому строго следовали братья Орловы. Только учитывая все сказанное сейчас, можно понять, почему А.Г. Орлов-Чесменский стремился к примирению с Е.Р. Дашковой.
Глава 3
Месть
Все произошло совсем не так, как хотела Дашкова, оказавшаяся отодвинутой от власти другими людьми, и теперь она решила мстить своим врагам (прежде всего Орловым), а заодно и Екатерине, поскольку императрица на них опиралась. Да, как верно заметил Дидро, княгиня была тверда и решительна в ненависти; да к тому же, прибавим, ужасно злопамятна. Мы полагаем, что принимала в большей или меньшей степени участие в нескольких политических выступлениях 60-х годов XVIII века. Мы будем говорить прежде всего о двух событиях, которые потрясли с самого начала царствование Екатерины и стоили ей немало крови. Речь пойдет о смерти Петра Федоровича и так называемом «Заговоре Хитрово».
Завершив свои мемуары, княгиня Дашкова вставила в их текст примечание, в котором писала: «Когда пришло известие о смерти Петра III, меня оно чрезвычайно поразило, сердце отказывалось верить, что императрица – соучастница преступления Алексея Орлова. Только через день я смогла себя пересилить и поехать к ней. Она выглядела печальной и расстроенной и сказала (это ее собственные слова): “Как меня взволновала, даже поразила эта смерть” [74] . “Она случилась слишком рано и для вашей, и для моей славы”, – ответила я. Вечером в апартаментах императрицы я высказалась весьма неосторожно, выразив надежду, что Алексей Орлов теперь, наконец, поймет: отныне мы не можем иметь ничего общего и он никогда не посмеет со мной заговорить. Все братья Орловы стали моими непримиримыми врагами, и Алексей после возвращения из Ропши, несмотря на всю свою наглость, ни разу в течение двадцати лет не дерзнул обратиться ко мне хотя бы с одним словом» (78–79; курсив наш. – О. И.).
74
В переводе с английского издания эта фраза выглядит так: «Я невыразимо страдаю при этой смерти; вот удар, который роняет меня в грязь» (Записки княгини Е.Р. Дашковой. Лондон, 1859. С. 74). У А.Г. Брикнера перевод того же места выглядит так: «Эта смерть наводит на меня ужас; этот удар меня сокрушает» (Брикнер А.Г. История императрицы Екатерины Второй. М., 1998. С. 138).
Мы уже писали, что все это примечание возникло после того, как Ф.В. Ростопчин рассказал Дашковой о «письме А. Орлова из Ропши» (ОР3), что этого письма она не видела и о существовании его раньше не знала, почему и не упомянула в основном тексте «Записок»279. Княгиня, по-видимому, старалась вообще избегать этого
Что заставило Дашкову сделать упомянутое примечание с резким выпадом против А.Г. Орлова? Берем на себя смелость утверждать, что этим мотивом была лютая ненависть к старому врагу, основательные доказательства виновности которого до знакомства с «письмом» отсутствовали.
Удивляет резкость, с которой Дашкова якобы говорила в покоях императрицы (повторяем, что обо всем этом она пишет через 40 лет!). Нельзя совершенно исключить, что после эпизода с Какавинским, почувствовав сильное охлаждение императрицы и понимая, что ей уже не на что надеяться, княгиня, не сдерживая свои эмоции, обрушилась на главного виновника краха своих планов и надежд. Но чему нельзя поверить, будто бы все обвинения в адрес вернейшего сподвижника и фактически в свой адрес Екатерина сносила молча, сказав только: «Как меня взволновала, даже поразила эта смерть». Екатерина Романовна бросает императрице почти неприкрытый упрек: вот какие у вас друзья, которых вы еще и наградили! А Екатерина, пристыженная, будто бы молчит, признавая правоту Дашковой и тем самым свою страшную ошибку и вину.
В других примечаниях – на книгу Рюльера, – не предназначенных к публикации, княгиня была более откровенна. Там она писала: «Так как он (Рюльер. – О. И.) слишком часто останавливается на моей особе, то должен был сказать, что отказ признать Орлова (Григория. – О. И.) явным любимцем, ужас, заявленный мной по поводу смерти императора, и отвращение к Орлову со шрамом на лице, – вот три мои поступка, которые заставили дурно со мною обращаться в продолжение нескольких лет»280. Это ближе к истине, хотя и не ясно, что сказала непосредственно Екатерина на приведенные слова Дашковой.
Екатерина Романовна пишет, что известие о смерти Петра III ее «чрезвычайно поразило». Однако тут возникает естественный вопрос: как она представляла будущее свергнутого императора? Из текста ее «Записок» следует, что она много планировала, продумывала варианты переворота и даже кое-что записывала. Она, например, рассказывает: «Остальное время, кроме нескольких часов, отдаваемых сну, поглощали размышления над нашими планами и чтение сочинений, в которых говорилось о революциях, происшедших в различных частях земного шара» (60).
Неужели вопрос о будущем свергнутого императора не стоял перед ней, как, кстати сказать, и перед ее подругой? Известно, что Екатерина имела на этот случай особый план, с которым, весьма вероятно, познакомила Дашкову. Он заключался в том, чтобы отвезти Петра III в Шлиссельбург, а затем, смотря по обстоятельствам, отправить его с фаворитами и Елизаветой Воронцовой в Голштинию281. Но Екатерина Романовна почему-то ни слова не говорит в оправдание императрицы об этом плане. Дашкова ссылается на письмо А.Г. Орлова из Ропши, которого не видела, а об известном ей письме Екатерины II от 2 августа 1762 года Ст.-А. Понятовскому, в котором говорится об отправке Петра Федоровича в Шлиссельбург, она будто бы забыла совершенно282.
Вместе с тем Екатерина Романовна ни слова не говорит о носившихся среди ее ближайшего окружения предложениях убить Петра III, о чем рассказывал Рюльер, человек, по словам самой Дашковой, «имевший под рукой самые достоверные источники»283. «…Гвардии капитан Пассек, – писал француз, – лежал у ног императрицы, прося только ее согласия, чтобы среди белого дня в виду целой гвардии поразить императора. Сей человек и некто Баскаков, его единомышленник, стерегли его дважды подле пустого и того самого домика, который прежде всего Петр Великий приказал построить на островах, где основал Петербург и который посему русские с почтением сохраняют; это была уединенная прогулка, куда Петр III хаживал иногда по вечерам со своею любезною и где сии безумцы стерегли его из собственного подвига. Отборная шайка заговорщиков под руководством графа Панина осмотрела его комнаты, спальню, постель и все ведущие к нему двери. Положено было в одну из следующих ночей ворваться туда силою, если можно, увезти; будет сопротивляться, заколоть и созвать государственные чины, чтобы отречению его дать законный вид…» (курсив наш. – О. И.)284.