Петр III. Загадка смерти
Шрифт:
А.Г. Орлов не любил французов; это чувство усилилось, когда он изведал на себе их происки во время войны с турками. Алексей Орлов даже нашел нужным написать в Париж, откуда шла клеветническая кампания против русского флота, поощряемая версальским двором, особое письмо на имя советника нашего посольства Хотинского. В нем говорилось: «Недоброхоты наши, будучи чувствительно тронуты благополучными российского оружия как на сухом пути, так и на море успехами, единственно по зависти только стараются злостные в народах рассеивать вести и вносить оные в публичные газеты…»352 Или, например, в письме к Г.А. Потемкину от 26 сентября 1774 года, предполагая, что за Пугачевым стоят французы, граф Алексей Григорьевич пишет: «Я только то знаю, что для нашего Отечества великие недоброхоты французы»353. И в этом же письме, между
Давно уже зная об отрицательном отношении Франции к России, Екатерина II находила новые тому подтверждения в перлюстрированных депешах французских дипломатов. Так, Храповицкий занес в свой дневник под 14 января 1789 года: «При отдаче перлюстрации надписали собственноручно: “Никогда еще не попадались депеши, кои более доказывают злостное расположение Франции противу России, как сии; тут явно и ясно оказывается, колико стараются умалить ее величие, ослабить все ее подвиги и успехи даже до малейшего. Непримиримый враг России!”»354
На основании тех данных, которые есть у нас (отчасти опубликованных), можно предположить, что убийство бывшего императора было не единственным актом мести панинской партии Екатерине и Орловым. Другим серьезным шагом в этом направлении стало «дело Хитрово». В этом деле в наибольшей степени проявилась ненависть к Орловым, приняв форму заговора против них. «Дело Хитрово» было рассмотрено в свое время В.А. Бильбасовым, который в приложении ко второму тому «Истории Екатерины Второй» поместил его «Экстракт». Однако историк не изучил внимательно само дело, а также ряд уже опубликованных к этому времени материалов (например, переписку австрийского посланника Мерси де Аржанто).
Рассказать подробно о «деле Хитрово» во всем его объеме (включая палеографическое описание) – предмет особой работы. Здесь мы попытаемся сравнить, как представляла ход событий в своих «Записках» Дашкова и что по этому поводу сказано в упомянутом деле.
Начало делу, согласно Дашковой, было положено прошением, которое написали А.П. Бестужев и «еще несколько человек», о повторном браке Екатерины II в связи с болезненным состоянием здоровья великого князя Павла Петровича (83). После того как прошение подписали несколько сенаторов, оно, согласно Дашковой, было привезено ее дяде, канцлеру М.И. Воронцову. Канцлер будто бы не стал до конца слушать этого акта и просил «не волновать его такими немыслимыми и бессвязными проектами, грозящими спокойствию страны». Дашкова пишет: «Бестужев решил, что твердость поведения дяди вызвана поддержкой могущественной партии» (84). Не совсем ясно, какую еще, кроме панинской, партию могла иметь в виду Дашкова? В ГИ дано совершенно иное объяснение: «…Бестужев приписал ее (твердость. – О. И.) предварительному согласию с императрицей, которая будто бы хотела с помощью этого протеста отделаться от настойчивости Орлова» (85). Трудно поверить, что Дашкова не знала причин и истинного инициатора прошения, а если действительно не знала, то Панин ей, конечно, подсказал.
Несмотря на болезнь, Воронцов якобы поехал к императрице. Он просил срочно предоставить ему аудиенцию, получил ее и, изложив «странное предложение графа Бестужева», высказал свои опасения Екатерине II по поводу того, какие возникли бы трудности, если бы у нее появился муж-властелин. Воронцов заявил, что народ вряд ли захотел видеть Г. Орлова ее супругом.
Екатерина будто бы уверила канцлера, что «никогда не возлагала на старого интригана подобного поручения», добавила, что тронута чистосердечием и преданностью Воронцова, рассматривая его приход как выражение дружеских чувств, и обещала на всю жизнь сохранить к нему благодарность.
Воронцов отвечал, что выполнял свой долг, а императрица сама рассудит, какое нежелательное впечатление могут произвести разговоры по этому поводу. После этих слов канцлер удалился. Его поведение, согласно Дашковой, «завоевало ему всеобщее уважение». По поводу последнего замечания Екатерины Романовны естественно возникает следующий вопрос: каким образом секретнейший разговор императрицы с канцлером сделался предметом общественного мнения? В «Записках» Дашковой найти ответ на этот вопрос нельзя. Но тут
Очень вероятно, что слух о проекте Бестужева начала распространять со слов Н.И. Панина Дашкова. М.И. Воронцов ни за что на свете не мог поведать Екатерине Романовне подобную тайну. Между прочим, в уже цитированном письме к А.Р. Воронцову он предупреждает последнего, имея в виду крайнюю разговорчивость сестры: «Вы, сие знав, должны иметь в переписке с нею всякую осторожность»355. Дашкова, зная о таком отношении к себе дяди, решила, назвав только его имя, прикрыть истинный источник своей осведомленности – Н.И. Панина. При этом она, вероятно по незнанию обстоятельств разговора канцлера с императрицей, не сообщила, что Екатерина II рассердилась на дядю. Иностранные же дипломаты подтверждают то, что императрица прогневалась на М.И. Воронцова за его резкое выступление против проекта Бестужева356.
Примечательно, что в самом «деле Хитрово» нет ни слова о Воронцове, но неоднократно упоминается имя Никиты Ивановича, что ясно говорит о том, с какой стороны приходила к участникам заговора Хитрово секретная информация. В этом деле, между прочим, говорилось: «Государыня де изволила поехать в Воскресенский монастырь (в Ростове. – О. И.) для того, чтобы старый черт Бестужев способнее в ее отсутствие мог производить дело начатое, написав прошение о замужестве и точно на имя Григория Орлова, к которому духовенство и несколько сенаторов подписались, а как дошло до Панина и Разумовского, то Панин, видя в оном неполезность, и хотел разведать и изъяснить неудобность. Саму государыню просил, чтоб ему дозволено было с нею переговорить, что и получил; начав представлять, что с позволения ль ее оное делается, и в ответ получил, что нет; однако он мог приметить из лица и поступок, что это все происходило по повелению ее(курсив наш. – О. И.)357. Последнее наблюдение (выделенное нами курсивом), несомненно, могло быть сообщено человеком, присутствовавшим при этой сцене.
Касаясь, скорее всего, этих событий, английский посол граф Бекингемшир писал: «Задушевною его (Н.И. Панина. – О. И.) любимицей является княгиня Дашкова. Он говорит о ней с нежностью, видится с нею почти каждую свободную минуту и передает ей важнейшие тайны с таким беспредельным доверием, какое едва ли следовало бы министру оказывать кому-либо. Императрица, узнав об этом и справедливо встревожившись тем, что подобные сведения сообщаются особе, которая, вследствие своего беспокойного, пронырливого характера и ненасытного честолюбия, обратилась из ее закадычного друга в самого закоренелого врага, заставила Панина дать обещание, что он никогда не будет говорить с княгиней Дашковой о государственных делах. Он дал слово, но в этом случае нарушил его» (курсив наш. – О. И.)358.
Свой рассказ о «деле Хитрово» Дашкова предваряет особыми подробностями о постигшем семью ее мужа горе – болезни и смерти сестры ее мужа. Она сообщает, что не отходила от нее ни днем ни ночью. Дашкова в это время была беременна и сама болела. Поэтому она якобы просила мужа никого не принимать.
Княгиня сообщает далее, что сестра ее мужа умерла в апреле, не называя точной даты, что ставит дополнительные трудности для понимания рассматриваемого дела [95] . Екатерина Романовна рассказывает, что, опечаленная смертью золовки, изнуренная беременностью, бессонными ночами, проведенными подле нее, и скорбными хлопотами с похоронами, вскоре слегла в постель (84). Смысл этого трогательного рассказа становится понятным из последующего. Оказывается, приняв отшельнический образ жизни, супруги Дашковы не знали, что в Москве носятся слухи о проекте Бестужева. Следовательно, они появились без участия Дашковой.
95
Кстати сказать, в «обычном пренебрежении к датам» упрекала в свое время Дашкову М. Брэдфорд.