Петр III. Загадка смерти

Иванов Олег Леонидович

А. Шумахер рассказывает о другом плане: «Замысел состоял в том, чтобы 2 июля старого стиля, когда император должен был прибыть в Петербург, поджечь крыло нового дворца. В подобных случаях император развивал чрезвычайную деятельность, и пожар должен был заманить его туда. В поднявшейся суматохе главные заговорщики под предлогом спасения императора поспешили бы на место пожара, окружили [Петра III], пронзили его ударом в спину [75] и бросили тело в одну из объятых пламенем комнат. После этого следовало объявить тотчас о гибели императора при несчастном случае и провозгласить открыто императрицу правительницей»²⁸⁵.

75

Утверждение примечательное, больше относящееся к автору, чем к заговорщикам.

Возможно, идея «несчастного случая» [76]

начала претворяться в жизнь. Рюльер рассказывает об любопытном эпизоде, произошедшем сразу после переворота: «Вдруг раздался слух, что привезли императора. Понуждаемая без шума толпа раздвигалась, теснилась и в глубоком молчании давала место процессии, которая медленно посреди ее пробиралась. Это были великолепные похороны, пронесенные по главным улицам, и никто не знал, чье погребение. Солдаты, одетые по-казацки, в трауре несли факелы; а между тем, как внимание народа было все на сем месте, сия церемония скрылась из вида. Часто после спрашивали об этом княгиню Дашкову, и она всегда отвечала так: “Мы хорошо приняли свои меры”» [77] . Дашкова впоследствии отрицала участие в этом эпизоде, повторенном и у Ж. Кастера²⁸⁶. Но есть все основания полагать, что нечто подобное имело место; о слухах, распущенных по поводу смерти императора, упоминают современники. Шумахер писал: «…Повсюду распускали слух, будто император накануне вечером упал с лошади и ударился грудью об острый камень, после чего в ту же секунду скончался. Этот-то слух главным образом, наряду с прочими обстоятельствами, и побудил лейб-кирасирский полк принять участие в перевороте». Это же подтверждает и Ж. Позье²⁸⁷. А. Бюшинг, бывший очевидцем многих событий того времени, рассказывал, что чернь кричала со смехом в окна, в которых стояли он, его родственники и знакомые: «Ваш Бог (то есть Петр III. – О. И.) умер!» Другие кричали: «Его нет более; мы не хотим его более». Бюшинг тотчас же после того, как на улице вновь водворилась тишина, поспешил к жившему вблизи датскому резиденту, графу Гакстгаузену, намереваясь сообщить ему известие о кончине императора. Бюшинг застал графа в ту минуту, когда он только что хотел сжечь многие бумаги, потому что опасался разграбления дома, в котором жил. Теперь же, узнав о кончине Петра, он не думал более о сожжении бумаг и, как пишет Бюшинг, благодарил Бога за спасение отечества. Радость в доме датского резидента доходила до того, что секретарь посольства Шумахер, близко знакомый с Бюшингом, вручил последнему некоторую сумму денег для раздачи бедным²⁸⁸. Штелин вкладывает в уста гусарских офицеров, прибывших арестовать голштинцев в Ораниенбауме, такие слова: «Не бойтесь, мы вам ничего худого не сделаем; нас обманули и сказали, что император умер»²⁸⁹. Для одних фальшивые похороны были тактическим ходом, другие же могли пойти дальше и превратить их в действительные.

76

Кстати сказать, если верить А. Шумахеру, и такой вариант был возможен. Датский дипломат рассказывает об одном эпизоде во время перевозки Петра Федоровича и его спутников в Петергоф: «По пути они встречали один военный пост за другим, и [император] едва избежал опасности быть со всем своим обществом разнесенным в куски выстрелом из одной шуваловской гаубицы. Канонир совсем уже собрался выпалить, но в то же мгновение начальник поста артиллерийский старший лейтенант Милессино так резко ударил его шпагой по руке, что тот выронил горящий фитиль» (Шумахер А. Указ. соч. С. 292).

77

Кто выдумал подобное театральное действо? Тут приходит на ум имя создателя русского театра Ф. Волкова, который за участие в перевороте 1762 года получил дворянство и 350 душ крестьян (с братом). По случаю коронации Екатерины II он поставил трехдневный уличный маскарад «Торжествующая Минерва».

Екатерина о подобных планах не упоминает. Она сообщает только следующее в одной из своих записок: «…Условились, что, как только он вернется с дачи, его арестуют в его комнате и объявят его неспособным царствовать»²⁹⁰. А в письме к Ст.-А. Понятовскому от 2 августа 1762 года Екатерина сообщала: «План состоял в том, чтобы схватить его в его комнате и заключить, как принцессу Анну и ее детей»²⁹¹. Имеются сведения, что были предприняты две подобные попытки, но они закончились неудачей²⁹². Кто тогда разрабатывал и осуществлял упомянутые выше хитроумные планы с мнимой смертью императора? Имя Дашковой всплывает тут само собой.

Марта Вильмот, еще не задаренная Екатериной Романовной, в сентябре 1803 года записала: «Вечером княгиня рассказывала об удивительных эпизодах революции, в которой она, восемнадцатилетняя, сыграла столь заметную роль…Любопытное обстоятельство: Петр III, которого княгиня Дашкова, по ее собственным словам, “свергла с трона”, приходился ей крестным отцом» (229). Дашкова то ли не понимала, то ли не хотела подумать, что, постоянно подчеркивая свою главенствующую роль в перевороте, она тем самым брала

ответственность и за смерть Петра III. По-видимому, такие рассуждения были княгине чужды: она, по своему убеждению, не изменившемуся до самой смерти, всегда была права и нравственна. Но ее туманная фраза, сказанная Екатерине II о смерти Петра III, – «Она случилась слишком рано и для вашей, и для моей славы» – свидетельствует об обратном. Смерть должна была наступить позднее, но Дашкова не говорит – когда. А может быть, как планировала Екатерина и ее сторонники, она не должна была вообще случиться, а Петр Федорович спокойно уехал бы в Голштинию? Английский посланник граф Бекингемшир заметил о Дашковой в своих записках: «Если бы когда-либо обсуждалась участь покойного императора, ее голос неоспоримо осудил бы его; если бы не нашлось руки для выполнения приговора, она взялась бы за это»²⁹³. Полагаем, что дипломат был прав.

Кстати сказать, не исключено, что в упомянутых вариантах «Записок» Дашковой присутствуют варианты разных планов в отношении Петра III. В ВРЗ написано: «…Все сошлись на том, что удар следует нанести, когда его величество и армия будут готовы к отправке в Данию» (62; курсив наш. – О. И.)²⁹⁴. В ГИ говорится: «В одном пункте все (заговорщики. – О. И.) единодушно сходились, в том, что отплытие императора в Данию будет сигналом поразительного удара» (курсив наш. – О. И.)²⁹⁵. Не следует ли это понимать так, что во втором варианте император во время переворота должен был бы находиться вне досягаемости заговорщиков и речь шла о революции, а в первом – еще быть в России; и тогда судьба Петра III решалась в России? О том, что начало переворота связывалось Екатериной и ее сторонниками с отъездом императора на войну, знал Рюльер²⁹⁶.

Вполне возможно, что Дашкова по этому вопросу разделяла взгляды Н.И. Панина. Последний считал, что переворот должен начаться в тот день, когда Петр III прибудет в столицу, чтобы присутствовать при выступлении гвардии в поход. Боясь, как бы Петр Федорович не раздумал прибыть на упомянутое мероприятие, Панин просил К.Г. Разумовского убедить императора не отказываться от своего намерения. После того как этот план реализовать не удалось, а переворот пошел по другому сценарию, Панин, по его словам, считал, что нужно было арестовать императора. «Казалось слишком опасным предоставлять ему свободу», – рассказывал Никита Иванович барону Ассебургу²⁹⁷.

Н.И. Панин прекрасно понимал, что и в заключении Петр III, лично ему грозивший смертью, будет опасен. В этой связи можно поверить внешне не совсем правдоподобному рассказу Рюльера о том, что «отборная шайка заговорщиков» под руководством Панина изучала жилище императора, чтобы схватить его, а при сопротивлении и заколоть²⁹⁸. Не стоит обсуждать, что критерии «сопротивления» могли быть весьма расплывчатыми. Кстати сказать, план захвата Петра Федоровича «в его комнате» подтверждает Екатерина II как в письме к Понятовскому от 2 августа 1762 года, так и в наброске воспоминаний²⁹⁹.

Екатерина Романовна не называет источник своих сведений о убийстве Петра Федоровича. Возможно, это не случайно, так как в Ропшу отправились лица, которых она называет в числе своих сторонников: П.Б. Пассек, Ф.С. Барятинский, М.Е. Баскаков (71). Источником сведений княгини могли быть и рассказы Н.И. Панина. Никита Иванович впоследствии распространял в обществе следующую версию: «Фавор заглушил в Орловых всякое другое чувство, кроме чрезмерного честолюбия. Они думали, что если уничтожат императора, то князь Орлов займет его место и заставит императрицу короновать его»³⁰⁰.

Не исключено, что Дашкова точно знала, что произошло в Ропше и кто основной организатор убийства Петра III, но приняла версию Ростопчина о письме Орлова. Правда, в нем (если Федор Васильевич не изменил его содержания впоследствии, как изменил комментарий) непосредственным убийцей называется князь Федор Барятинский (о чем, кстати сказать, в 1806 году неожиданно узнала М. Вильмот). Однако такие нюансы не могли заставить задуматься княгиню, тем более если речь шла о столь не любимых ею Орловых. О князе Ф. Барятинском Дашкова не говорит ни слова, и, по-видимому, это не случайно.

Разбор неясностей и загадок, связанных со смертью Петра Федоровича, можно продолжать еще долго (и мы еще вернемся к этой теме ниже). Завершая эту тему, обратим внимание на следующее важное обстоятельство: время получения Дашковой известия о смерти бывшего императора. Если она узнала официально – из манифеста от 7 июля, тогда все замечания об А.Г. Орлове падали на саму императрицу, подписавшую упомянутый манифест, в котором ни слова не говорилось об убийстве. Если же княгиня была осведомлена о смерти Петра Федоровича в день его действительной смерти, последовавшей не позднее 5 июля (а скорее всего – 3-го числа), то есть до появления официального манифеста, то возникал закономерный вопрос об истинности источников ее информации, а также о возможности выдать их своим визитом к императрице.