Петр III. Загадка смерти

Иванов Олег Леонидович

Кстати сказать, Дюран сменил французского поверенного в делах Сабатье де Кабра (Sabatier de Cabr), о котором Н.И. Панин писал: «Аккредитованный при министерстве здешнем поверенный в делах Сабатье де Кабр едва ли не превосходит меры во всем том своих предшественников, а потому мы бы весьма желали освободиться от сего столь чернодушного и подло облекшегося страстями своего протектора дюка Шуазеля человека…»³⁴¹ Последнего, как врага России,

Екатерина II весьма не любила. Французы отвечали ей тем же. Упомянутый Сабатье де Кабр в записке, составленной в июле 1772 года, писал: «У нее (Екатерины) нет и не будет другого конька, кроме желания, с ненавистью и, не разбирая дела, поступать всегда наперекор тому, чего хочет Франция… Она нас ненавидит, как только можно ненавидеть: и как оскорбленная русская, и как немка, и как государыня, и как соперница, но, главное, как женщина»³⁴². Все это надо иметь в виду, знакомясь с депешей Дюрана.

Прежде всего он

сообщал в свое министерство, что императрица Мария-Терезия имела встречу с графом Феррари (Ferrari) перед отъездом того в Женеву и поручила ему способствовать провалу переговоров, которые вел Павел Маруцци (Maruzzi), состоявший с 1769 года русским поверенным в делах в Венеции [92] . Вероятно, речь шла о займах. Австрийская императрица сама хотела получить в Швейцарии как можно большую сумму денег (переговоры вел некто Буайе – Boyer). О причинах этого Дюран писал, воспроизводя слова самой Марии-Терезии, сказавшей будто бы, что она ясно видит вероятность серьезной войны. Кроме того, императрица сообщила графу Феррари, что, согласно сведениям, полученным из Петербурга, граф А.Г. Орлов выехал оттуда с неограниченными полномочиями добыть займы любой ценой. «Скорость перемещения этого генерала и обилие предоставленных ему средств, – подчеркивала Мария-Терезия, – достаточно ясно показывают намерения Екатерины II».

92

Примечательно, что Павел Маруцци (1720–1790) получил в свое время от императрицы Марии-Терезии титул маркиза.

Далее Дюран сообщал, что граф Орлов появился в Вене на следующий день после аудиенции графа Феррари у императрицы и пробыл тут три дня [93] . За это время он встретился с сыном Марии-Терезии, ее соправителем Иосифом II, а также с руководителем австрийской дипломатии князем Кауницем (prince de Kaunitz). Дюран обещал Лаврильеру выяснить, что происходило на этих переговорах. Тут же француз заметил, что Орлов «оказался обычным человеком, не очень способным вести переговоры». И видимо, развивая очернительную линию относительно русского графа, Дюран неожиданно перешел к истории убийства Петра Федоровича. «Без какого-либо побуждения с чьей-либо стороны, – писал он, – граф Алексей Орлов по собственному желанию не раз вспоминал об ужасной кончине Петра III». Он говорил, сколь жаль ему такого доброго человека, которого он должен был убить. «Сему генералу, обладающему чрезвычайной телесной силой, – пояснял Дюран, – поручили удавить государя, и теперь, судя по всему, его преследуют угрызения совести» (курсив наш. – О. И.)³⁴³.

93

Орлов покинул Вену в четверг 2 мая.

Для того чтобы оценить этот текст, следует учесть, что в то время шла война России с Турцией, которую инспирировала и поддерживала Франция, а также Австрия. Победы, одержанные под руководством графа Алексея Григорьевича над турецким флотом в июне 1770 года, не давали покою врагам России [94] . Не имея возможности победить в честном бою, французы предприняли несколько попыток вбить клин между Орловым и Екатериной II.

Напомним, что после грандиозных успехов его флота в Средиземноморье, стоивших и так уже нездоровому человеку немало сил, он почувствовал очередное ухудшение. 12 ноября 1770 года, сдав начальство над флотом адмиралу Спиридову, граф А.Г. Орлов, однако, направился в Ливорно, где он занимался подготовкой запасов для русского флота в ожидании новой кампании. После этого Алексей Григорьевич поехал в Петербург, куда прибыл 4 марта 1771 года. Состоялся торжественный прием. Екатерина II осыпала его милостями: так, она велела в его честь выбить медаль, на которой под портретом графа была сделана надпись: «Гр. А.Г. Орлов – победитель и истребитель турецкого флота». Граф Алексей Григорьевич привез в Петербург идею блокады Дарданелл, которую Екатерина II поддержала. Зная отношения между братьями Орловыми, можно только удивляться наивности (скорее подлости) Дюрана, сообщившего в свое министерство о ревности Григория Григорьевича к брату.

94

Подробнее в работе Е.В. Тарле «Чесменский бой и первая русская экспедиция в Архипелаг».

Граф А.Г. Орлов выехал к флоту 24 марта. Он действительно получил широкие финансовые полномочия. В собственноручном письме ему Екатерина II писала: «Граф Алексей Григорьевич. Сие письмо имеет вам служить вместо квитанции на все вами издержанные деньги во время экспедиции вашей в Средиземное море как морем, так и сухим путем в каких бы то суммах ни было»³⁴⁴. В другом письме, в котором речь шла о покупке военного корабля, Екатерина II замечала: «Если же и сия сумма не достаточна была, то дозволяем

графу Орлову прибавить по его усмотрению, зная совершенно его к нашему интересу усердие»³⁴⁵.

Перед отъездом А.Г. Орлов посетил австрийского посланника в Петербурге Седделера (Seddeler), который в шифрованной части своей депеши Кауницу (от 12 апреля и. ст.) сообщал о состоявшейся беседе. Речь шла о возможном посредничестве Австрии в переговорах между Россией и Турцией, на что, заметим, ориентировала Алексея Григорьевича сама Екатерина II³⁴⁶. Граф Алексей Григорьевич пытался апеллировать к миролюбию своей императрицы, к отсутствию у нее корыстных побуждений и т. д. Но все это австрийский посланник оставил без ответа, указав лишь на то, что его двор будет способствовать справедливому миру. Известно, что австрийцы очень опасались завоевания Россией Молдавии и Валахии (принадлежащих Турции) и даже готовились к войне в этом случае³⁴⁷.

Известно, что во время аудиенции у императора Иосифа II тот пожаловал графу Алексею Григорьевичу свой осыпанный бриллиантами портрет, а жители Вены старались увидеть победителя турецкого флота – «везде на его пути взгляды всех были к нему прикованы»³⁴⁸. Но для Дюрана граф А.Г. Орлов – «обыкновенный человек», не умеющий вести переговоры (скорее всего, соглашаться с австрийскими условиями). Совсем другое представление вынес из знакомства с графом Алексеем Григорьевичем прусский король Фридрих II. В 1772 году, увидев А.Г. Орлова, он писал в секретной инструкции своему послу в Петербурге графу Сольмсу о братьях Орловых: «Если все они похожи на командующего флотом, с которым я познакомился, это семейство весьма предприимчивое и способное на самые решительные поступки»³⁴⁹. Нет сомнения, что Дюран пытался приуменьшить авторитет А.Г. Орлова и даже пошел на то, чтобы выдумать и сообщить в свое министерство сплетню о его участии в убийстве Петра Федоровича.

Однако этот текст, с первого взгляда такой понятный, содержит труднообъяснимые и противоречащие фактам утверждения. Начнем с того, что никто, кроме Дюрана, не пишет о подобных многократных («не раз») «откровениях» А.Г. Орлова, даже французские дипломаты об этом молчат. Сам ли слышал подобное Дюран или узнал из другого источника (скорее всего, не одного и того же), он не сообщает. В России, насколько нам известно, ничего подобного граф Алексей Григорьевич не говорил, а за границей часто не бывал, кроме короткого лечения в 1767 году и участия в Средиземноморской экспедиции. В последней перед графом Алексеем Григорьевичем и его братом – графом Федором стояла задача огромной трудности – сломить сопротивление Турции с помощью подвластных ей православных народов. Это была задача выхода России в Средиземное море, над которой думал еще Петр Великий и которую унаследовали Орловы от своих предков. Трудно предположить, что в это ответственное время граф А.Г. Орлов, облеченный полным доверием Екатерины II, мог сказать что-то, подобное рассказанному в депеше Дюрана. А в пустой болтовне его никто и никогда не упрекал. Граф Алексей Григорьевич был человек, умевший скрывать свои мысли и государственную тайну.

Дюран не обсуждает надежность источников, сообщивших ему («не раз») слова Орлова; это тем более странно, что в той же депеше он счел возможным назвать своего высокопоставленного информатора – обер-шталмейстера графа Дитрихштайна, имя которого лучше было не разглашать. Странна подобная неопределенность и потому, что в «словах Орлова» о принуждении его к убийству Петра Федоровича, о «поручении удавить государя» присутствует явный намек на Екатерину II или на брата – Григория Григорьевича. А кто еще мог Орлову поручить такое? Подобное слабо завуалированное обвинение для дипломатической депеши должно было быть основательно подтверждено; в противном случае оно могло быть предметом частной переписки или характеризоваться как слух. Отсюда возникает закономерный вопрос: зачем все это сообщал Дюран своему министерству?

Читателю, знакомому с содержанием писем А.Г. Орлова из Ропши, может броситься в глаза удивительное противоречие в депеше французского дипломата: как он, называвший Петра Федоровича «уродом» и «злодеем» Екатерины и «всей России и закона нашего», стал говорить о покойном государе как о «добром человеке»? Что же «доброго» обнаружил в фанатичном поклоннике Фридриха II граф Алексей Григорьевич? На этот вопрос трудно ответить.

Возможно, что упомянутая депеша относится к серии провокаций, которые пыталась делать Франция против России. Суть ее могла состоять в том, чтобы содержание этого документа стало известно агентам русского двора и передано императрице. Этот способ использовался нередко дипломатами. Применяла его и Екатерина II. Например, Храповицкому было сказано один раз так: «Собственноручное письмо к Нессельроду для того без цифр по почте послано, чтоб везде прочитали»³⁵⁰. Другой раз Храповицкий рассказывает о следующей преднамеренной операции, санкционированной Екатериной II: «Хотят, чтоб сие письмо видел император, а потому, по совету Зубова, пустить через Берлин, дабы там могли его перлюстрировать»³⁵¹.