Певец тропических островов
Шрифт:
Она замолчала и вопросительно посмотрела на Гроссенберга.
— Слушаю, — сказал он, — я вас слушаю.
— Я хорошо знаю хозяйку этих меблированных комнат. Вы меня понимаете?
— Не совсем. Что с того, что вы ее знаете?
— Мне было бы проще.
Адвокат молча вертел в пальцах карандаш.
— Вы хотите сказать, — спросил он наконец, — что эта женщина… м-м… близкая знакомая вашего мужа?
— Ах нет, господин адвокат! Я говорю, мне было бы проще, если б это произошло у нее. Чтобы меня застукали
— Ага, — сказал Гроссенберг. — Да, это, разумеется, немаловажная деталь. Но меня интересует позиция вашего мужа. Хотелось бы побольше узнать о вашей супружеской жизни. И с мужем я бы тоже хотел повидаться. Может быть… может быть, дело обстоит не так плохо, как вам кажется? Путь из этого кабинета ведет не только к разрыву, но порой и… к полному примирению.
— Я все это знаю, господин адвокат, — ответила Барбра, и губы ее снова дрогнули. — Очень вас прошу не говорить со мной так… Спасибо большое, но… я бы предпочла, чтоб из этого кабинета вы меня вывели на путь… скажем по-мужски, прелюбодеяния.
Адвокат с минуту молчал.
— Мне ясно лишь одно, — сказал он наконец уже более решительно. — Вы совершенно не представляете себе, в чем состоит роль консисторского адвоката… — Он заметил, что лицо Барбры опять чуть заметно передернулось. — А пан… Дзвонигай, — добавил он, — по-вашему, согласится, чтобы его супруга… оказалась в подобной ситуации?
— У моего мужа другая фамилия, господин адвокат.
— Что-что? Мне показалось логичным предположить, что вы носите его фамилию… — Гроссенберг заглянул в блокнот. — Я ведь записал: пани Барбра Дзвонигай.
— Не пани, господин адвокат, а панна Дзвонигай, — поправила его она. (Теперь Гроссенберг посмотрел на нее вопросительно.) — В театральном мире так принято, — объяснила Барбра. — Чаще говорят, например, мадемуазель Марлен Дитрих, чем мадам.
— Ага… Я хотел только спросить, известно ли вашему супругу о ваших намерениях? Вы абсолютно уверены, что… что он не поступит так, как обычно в таких случаях поступают мужчины?
— То есть захочет взять вину на себя?..
Ее низкий голос зазвучал как-то… завлекающе! — отметил про себя адвокат. Может, так оно и есть. Кто знает? Может быть, она поощряет его к некоторому сближению?..
— Он хочет, чтобы виновата была я! — неожиданно закончила Барбра.
— Ага…
— К тому же… его нельзя застукать ночью в гостинице.
— Позвольте спросить — почему?
— Потому что свидетели будут чувствовать себя так, точно их самих застукали… короче говоря, не в своей тарелке.
Адвокат и на этот раз удержался от замечания и вообще никак своих чувств не проявил, только невольно посмотрел куда-то поверх ее головы. Ему показалось, что где-то в вышине, над сферой политики со всеми ее служителями, маячит тень этого будущего бракоразводного процесса.
— А не лучше
— У него уже есть адвокат…
— Как?
— Получив доказательства моей… неверности, его адвокат немедленно начнет подготовку к нашему разводу.
Гроссенберг почувствовал, что брови его сами собой полезли вверх.
— Иными словами… — начал он.
— Иными словами, я прошу вас только об одном, — кивнула головой Барбра.
— А именно?
— Посоветовать мне, как инсценировать это свидание… Мое свидание с мужчиной. Что нужно для этого сделать и к кому обратиться. Ну и так далее… Ничего больше.
С минуту они смотрели друг другу в глаза.
— Мне бы хотелось, господин адвокат, — добавила она, — чтобы перед этим… перед тем, как я проведу ночь на улице Видок, за мной была установлена… слежка…
— Кто станет за вами следить? — спросил адвокат, старательно сохраняя профессиональное отсутствие всякого выражения на лице. — Подскажите лучше эту идею своему мужу.
— Нет, нет, только не его люди!
— Простите, но у вас действительно превратные представления о роли адвоката… Впрочем, бог с ними. Мне не совсем понятно, зачем вам это нужно. Если можно обойтись без…
— Без слежки? — перебила она его. — Нет, без этого, пожалуй, не обойдешься.
— Да ведь самого факта… вашей неверности… достаточно, если речь идет о людях протестантского вероисповедания. Я вам уже говорит…
— Ну а если, допустим, существуют иные причины…
— Нельзя ли яснее?
— Ну, скажем, — заколебалась она, — если это нужно ей…
— Ей?
— Ей.
— А зачем?
— Ей нужны доказательства, что мой… назовем это флиртом… мой флирт — серьезный роман…
— Простите, но я не понимаю…
— Знаете, какие бывают женщины… Ей было бы приятно, если б потом по Варшаве разнесся слух… что…
— Что?..
Она покачала головой.
— Нет, господин адвокат. О ней мне бы не хотелось говорить… Я не за тем сюда пришла… Словом, я прошу вас только об одном: чтобы вы… Простите, не вы! — поправилась она. — Я хотела сказать: чтобы некто — человек, которого я пока еще не знаю, — начал следить за каждым моим шагом, ну и… знал бы, как я провожу время… почти каждый час…
— А как долго?
Гроссенберг перестал вертеть в руке карандаш и положил его на лежавшую перед ним кожаную папку. Серые глаза Барбры Дзвонигай, несмотря на порой сквозившую во взгляде беспомощность, излучали спокойствие, удивительным образом действовавшее на адвоката; он понял, что не только сочувствует своей клиентке, но и готов во всем с нею согласиться. Выходит, она достигла своей цели, к которой, похоже, стремилась с самого начала. Ее низкий завлекающий голос как бы подвел его к тому, чего она хотела.