Певец тропических островов
Шрифт:
— Какая приятная неожиданность, рад вас видеть, пан… пан Вахицкий, — сказал он. — Вот хожу, поджидаю хозяина этой харчевни. Жара страшная, я обычно снимаю пиджак, и где-то у меня из кармана выпала книжечка.
"Пан Тадеуш" [48] ,— миниатюрное издание, всего два дюйма. Игрушка! Истинная правда, клянусь богом! Я и подумал: а вдруг ее потерял в прошлый раз, когда мы с вами здесь были?.. Клянусь богом, поверьте…
Вид у него был самый что ни на есть заурядный и непривлекательный, а взгляд — заискивающий. Только что не скулил и не вилял хвостом в знак признания своей вины. Вахицкий даже удивился, что такое безобидное ничтожество могло однажды на крыше… мягко говоря, вывести его из себя. Все по-прежнему покрывалось спокойной
48
Поэма Адама Мицкевича.
— Мне б хотелось, пан Вахицкий… принести вам свои извинения, — запинаясь проговорил Теть. — С каждым может произойти… Поверьте, я понятия не имел… Совершенно случайно узнал, какая у вас была мать и как наши люди ее уважают.
Шпик или не шпик? — подумал Леон.
— Не поймите меня неверно… — продолжал извиняться Теть. Теперь он улыбался, улыбка на его каменном лице выглядела нелепой и неуместной. Он был похож на чиновника, обыкновенного, получившего нагоняй чинушу, изо всех сил старающегося добиться прощения и вернуть расположение начальства. — Ей-богу… Меньше всего я хотел вас задеть… Может быть, я произвел неподобающее впечатление?.. Жена даже мне сказала: пойди к пану Вахицкому, пойди и извинись за свои дурные манеры…
Несмотря на все эти извинения и смущение Тетя, была в его поведении какая-то… фамильярность. Например, он пытался схватить Леона за пуговицу на пиджаке. Уже не только серостью, но как будто и нечистоплотностью повеяло на Вахицкого. Шпик! — подумал он, отстранился и пробормотал:
— До свиданья!
Ему больше не хотелось разговаривать с этим типом и вообще поддерживать с ним знакомство. Еще чего не хватало! Довольно! Не подав Тетю руки, он сделал шаг вперед. И тут услышал за спиной гудок автомобиля и одновременно заметил, что в глазах Тетя, излучающего добродушие, сверкнул загадочный огонек. Леон обернулся.
Черный продолговатый лимузин с мягким шипеньем медленно проехал мимо них и остановился возле лестницы. На капоте затрепетал и тут же опал бело-красночерный флажок со свастикой. Неужели опять консул "третьего рейха"? — подумал Вахицкий. Хотя нет, государственный флаг, если не ошибаюсь, развевается на машине, только когда в ней находится сам посол.
Дверца автомобиля распахнулась, и на тротуар бодро выскочил тот самый дипломат, которого Леон действительно уже видел в "Спортивном" в обществе украинских националистов. Все вокруг по-прежнему было припорошено пылью варшавской повседневности. Герр консул выглядел весьма непрезентабельно: на нем был скромный серый костюм, а на голове — черная шляпа вроде тех, что носят пасторы. Наклонившись к открытой дверце, он произнес гортанным голосом: "Jawohl, sehr sch"on!" [49] Потом приподнял ладонь жестом, который пока казался европейцам только чуточку странным и смешным, но от которого в недалеком будущем людей станет бросать в дрожь. Дверца захлопнулась.
49
Так точно, хорошо! (нем.)
Лимузин заколыхался и покатил в глубину улицы. Лишь тогда человек в пасторской шляпе выпрямился и щелкнул каблуками. Но… еще не успев сделать и шагу вниз по лестнице, заметил стоящих неподалеку Тетя и Вахицкого. На лице его появилось напряженное выражение, какое обычно бывает у близоруких людей. А секунду спустя Леона повергла в изумление адресованная ему
Теть тоже с любопытством поглядел на взметнувшуюся вверх шляпу, а потом на Леона. Вахицкий же обернулся… Странно, никого, кроме них, на тротуаре не было. Похоже, что мне, подумал он и, поколебавшись, довольно неловко поклонился. Панама тоже взлетела в воздух, но на голову не вернулась — осталась в руке. Теть внимательно наблюдал за этой сценой. Выражение его лица было все таким же сконфуженным и заискивающим, но глаза и вправду загадочно сверкали.
Глаза! Вот уж поистине новая загадка.
Чужие взгляды нам не часто хочется сравнить с иероглифами. Прочитать, что в них написано, можно и без Розеттского камня [50] . В глазах знакомых или даже случайных встречных, например прохожих на улице, нетрудно обнаружить нормальные человеческие письмена — в нашем случае буквы польского алфавита, складывающиеся в расхожие названия обыкновенных, всем известных чувств. Набор огоньков, которые вспыхивают на радужной оболочке или, напротив, меркнут, а то и совсем гаснут и т. п., в общем-то невелик и, как правило, не вызывает недоумения. Мы довольно точно угадываем, кто что думает или чувствует.
50
Розеттский камень — найденная близ города Розетта базальтовая плита с иероглифическим текстом, дешифровка которого положила начало чтению древнеегипетских иероглифов.
Однако существует исключение, а именно: глаза шпиков либо иных наших ближних, которые не только следят за тем, что мы делаем, но и выполняют специальные задания, не обязательно для нас приятные. Такие люди всегда знают что-то, чего не знаем мы, намерения их нам неизвестны, а оттого и выражение глаз, как правило, ошарашивает. С чем бы это сравнить? Представим себе, что где-то в африканских джунглях нам повстречался дикарь, причем мы не знаем — и даже не предполагаем! — что он людоед. Бросаемые им по сторонам голодные взгляды, пожалуй, только нас удивят. Что, черт возьми, это означает?
Так вот, если б на нас посмотрели такими глазами, мы бы опешили, а возможно (но лишь возможно), инстинктивно встревожились. Инстинкт в подобных случаях чаще всего молчит — перехваченный нами взгляд, не принадлежащий ни к одной из категорий нормальных взглядов, естественно, только удивит нас своей необъяснимостью. Как всегда, когда опыт ничего не подсказывает, мы проявляем легкомыслие. Непременно нужно разок обжечься, чтобы впредь не совать руку в огонь.
А что, если за радужной оболочкой и зрачками кроется, предположим, намерение нанести нам физическое увечье или даже оборвать наше бренное существование, — что тогда?
Ну и странные у него были глаза! — подумал Леон Вахицкий, окончательно распрощавшись с Тетем. Консул уже скрылся внизу. Леону, спускавшемуся следом за ним, пришло в голову, что в последнее время он все чаще ловит на себе взгляды… хм, неопределенные. Это открытие показалось ему таким любопытным, что он даже приостановился возле кустиков, над которыми сонно жужжали пчелы. Взгляды впивались в него, либо его ощупывали, либо, наконец… освещали загадочным огоньком, который, едва вспыхнув в глубине зрачка, затягивался не менее загадочной пеленой. "Глаза супругов Штайс, например, или Вальдемара. Этих прежде всего. Но и в глазах Барбры, вспомнилось Леону, иногда мелькало что-то, чего он, хоть убей, не мог понять. Пустота, пустота, скрывающая в себе какое-то содержание — только какое? Такой уж он, этот "Спортивный", пожал плечами Вахицкий. В Варшаве… да, в Варшаве люди смотрели на него нормально, за исключением… н-да, странный, любопытствующий взгляд был у старика коридорного в "Бристоле", когда тот расспрашивал его про чью-то фотографию, ну и барон Вежица смотрел на него как-то… необычно, с напряженным, настороженным беспокойством. А теперь этот Теть! Загадка, черт подери…