Певец тропических островов

Хороманьский Михал

— Эй! — сказал Леон себе. — А не тот ли это самый психический сдвиг, который заставляет меня ни с того ни с сего оглядываться на улицах? Маме ведь тоже казалось, что чьи-то уши ее подслушивают, чьи-то глаза подглядывают… Тысяча чертей! — В медицине Леон не разбирался, но ему весьма неприятно было (как нетрудно себе представить) сознавать, что симптомы, подобные тем, которые он находил у себя, привели его родную мать в заросший сиренью третий корпус санатория в Батовицах. Хозяин ресторана Штайс, его супруга, Вальдемар, даже Барбра, а теперь еще этот Теть со своей клинописью в глазах! Чрезвычайно странный взгляд. Неужели все это ему только привиделось? Хотя, с другой стороны, нет! Возьмем, к примеру… Вот именно, подумал Леон вдруг, возьмем, к примеру, адвоката Гроссенберга. Ведь не где-нибудь, а именно здесь, в "Спортивном", он сидел со мной за одним столиком и ни разу, ни единого разу я не почувствовал, что он чего-то недоговаривает, не заметил за ним никаких странностей, которые, быть

может, и странностями нельзя было бы назвать, имейся к ним ключ… У него были глаза как глаза. Просто глаза, а не… Так что, похоже, я, слава богу, пока еще в здравом уме, ха!

Отмахнувшись от пчел, Вахицкий, увязая в песке, который сегодня из желтого превратился в темно-серый, подошел к дверям "Спортивного". И увидел, что навстречу ему по довольно крутой тропинке, спускающейся с высокого берега к Висле, взбирается миниатюрный хозяин ресторана. Его лакированные башмаки скользили на песчаной дорожке, он тяжело дышал. Пиджака на нем, как всегда, не было. В черном галстуке алела булавка с рубином — казалось, Штайса ткнули в грудь чем-то острым, вроде шила, отчего на груди осталась капелька крови. Тем же можно было бы объяснить и его необычайно сильную одышку.

— Разорение!.. Полное банкротство! — выкрикивал он. — Закрою к чертовой бабушке это проклятое заведение. Камень на шее! А теперь на нас в прямом смысле посыпались камни. — Штайс застонал, словно и вправду был тяжело ранен. — Вы не поверите, милостивый государь! Какие-то голые бандиты, молокососы в плавках, которым больше нечего делать, кроме как с утра до ночи плескаться в воде либо кататься на лодках, снизу, вон оттуда, швырялись камнями! Два часа подряд. Чудом окна не перебили.

— Там, на улице, вас ждет один из ваших клиентов, пан Штайс. Хочет узнать, не потерял ли здесь какую-то книжечку. Ха! Прохаживается взад-вперед по тротуару.

— Где? — поднял голову Штайс.

Но сквозь негустую листву деревца они увидели наверху только два проезжающих мимо фургона, запряженных першеронами… Тетя и след простыл.

— И пускай прохаживается, — простонал ресторатор. — У меня, милостивый государь, в голове аукцион, публичная распродажа, которой нам не избежать, мне не до книжечек. Мы с супругой окажемся на улице — вот что нам грозит… В канавах будем ночевать!

V

В эту самую минуту из ресторана послышался мужской гортанный голос и донеслось несколько немецких слов: "…sehr gn"adige Frau… gewiss… gewiss…" [51] , и владельца "Спортивного" точно ветром оторвало от земли и понесло ко входу. Только мелькнули белые рукава, которыми он замахал, словно что-то молотя в воздухе.

51

Любезная сударыня… конечно… конечно… (нем.)

— Удостоил… снова оказал честь! — шепнул он Леону на лету. — Это сам кон-сул Штраус!.. — И перед носом Вахицкого прямо-таки — буквально! — влетел в дверь своего заведения.

Впоследствии адвокату Гроссенбергу через знакомых из МИДа удалось установить, кем был, а вернее, кем не был этот герр Штраус. Так вот: консулом он никогда не был. Правда, одно время занимал какую-то второстепенную должность в краковском консульстве рейха, которое в те годы стало подозрительно разбухать от непропорционально большого количества сотрудников; Штраус там ставил какие-то печати. Вскоре его перевели в Варшаву, в распоряжение пресс-атташе посольства, где он не то печатал на машинке, не то служил третьим или четвертым секретарем. "А, мелкая сошка!" — сказали про него адвокату. Был ли его информатор (из МИДа) уверен в этом на сто процентов — другое дело: неделикатных вопросов Гроссенберг не задавал.

Эта мелкая сошка тем не менее жила в дорогом пансионате на улице Монюшко, в том самом, где по воле случая некогда умер отец Леона, пан Мельхиор Вахицкий. У Штрауса там был чуть ли не номер люкс: целых две комнаты, разделенные широкой белой раздвижной дверью; меньшая служила спальней, а большая — обставленная белой мебелью — гостиной, где хранилось множество всевозможнейших напитков. (В этом месте своего рассказа знакомый дипломат снисходительно усмехался с таким выражением лица, словно хотел сказать: "Он у нас на крючке!") Штраус, жилец в общем-то спокойный, иногда принимал у себя своих соотечественников — разъезжавших по Польше туристов в белых чулках — и нескольких второразрядных писак, варшавских журналистов, проявлявших профессиональный интерес к событиям в третьем рейхе, а также… к бутылкам, которыми в штраусовской гостиной был заставлен почти целый угол. (Информатор махнул рукой.)

Какое-то время спустя Гроссенбергу показали, в "Швейцарском" — кафе, которое помещалось под редакцией главного правительственного органа, "Газеты Польской", — так вот, в этом старом кафе, где в неизменной полутьме поблескивала позолотой застекленная буфетная стойка, на которой громоздились горы отменных рогаликов типа французских "круассан", в этом заведении девятнадцатого века с обитой плюшем мебелью, адвокату показали невзрачного

господина весьма малопривлекательной наружности в черном костюме и твердом воротничке. Лицо у него было какое-то жесткое, упрямое, и хотя в соответствии с описанием Вахицкого на нем светились младенчески чистые глаза, но никто бы не сказал, что это лицо дипломата, старающегося снискать расположение граждан государства, в котором он по долгу службы обязан выполнять посредническую миссию. "Вон тот самый герр Штраус, про которого вы когда-то спрашивали!" — сказали Гроссенбергу. Штраус этот скорее был похож на человека, занимающегося ловлей бездомных собак, или на городского ассенизатора и, хотя у себя на родине он наверняка расхаживал в коричневой рубашке и с хлыстом в руке, отнюдь не блистал юношеской красотой белокурых арийских бестий, которые несколько лет спустя наводнили оккупированную Варшаву. Впрочем, и среди тех разные попадались рожи.

Вахицкий, однако, видел Штрауса в несколько ином свете. Он как-никак имел возможность наблюдать за консулом дольше, чем адвокат, перед которым тот лишь промелькнул в кафе "Швейцарское" — очень скоро Штраус встал и действительно строевым шагом удалился. Была ли на нем пасторская шляпа, адвокат не заметил.

Теперь же герр консул стоял у стойки "Спортивного", с другой стороны которой на фоне зеленоватых бутылок, как завороженные, застыли в почтительном полупоклоне три человека — весь персонал ресторана. Лица их то и дело расплывались в улыбках. Даже черные зубы Вальдемара время от времени сверкали в сумраке ресторана, точно обломок трухлявого дерева в лесу вечерней порой. Зазвенела касса, и из нее автоматически выскочил ящичек. Леон заметил, что пани Штайс сунула туда — не слишком, правда, толстую — пачку банкнотов, перехваченных резинкой. Она бурно дышала, и грудь ее высоко вздымалась. Консул, видно, отдавал какие-то распоряжения; из последних фраз Леон понял, что речь шла о приеме… о маленьком торжестве для узкого круга верных друзей, перед которыми он (Штраус) в долгу… ну, и с затратами он просит не считаться, это чепуха… kleine Sache [52] , он, конечно, понимает, в каком трудном, если не сказать — критическом, положении находятся владельцы этого gem"utlich [53] уголка… так что вот небольшой задаток… Лица за стойкой просияли, и Штайс в весьма образных выражениях объявил, что чувствует себя как утопающий в пучине бедствий, которому протянута спасительная рука!

52

Мелочь (нем.).

53

Приятный, уютный (нем.).

Вахицкий уже прошел было мимо них, когда герр Штраус внезапно произнес:

— Шнапс?

И, вопросительно улыбнувшись, указал рукой на стойку. Это было ни к чему не обязывающее восклицание, просто полушутливое обращение одного посетителя ресторана к другому, обозначающее: ну что, приятель, цель-то нас с вами сюда привела одна — приятно согревающая, имеющая форму бутылки. Кроме того… кроме того, возможно, дипломату хотелось продемонстрировать свое прекрасное настроение — кто знает… Во всем, что происходило в ту минуту и произошло несколько позже, было много совпадений и случайностей, и вовсе не обязательно считать, что весь ход событий был предопределен заранее.

— Vielleicht… [54] — заколебался Вахицкий.

— О, я вполне пегло говорю по-польски… — начал Штраус.

Вдруг миниатюрный хозяин ресторана выбежал из-за стойки. Он так и сиял; булавка в его галстуке по-прежнему казалась кровоточащей ранкой. И тут Леон догадался: в "Спортивном" уже давно отлично знают, кто он такой.

— Уважаемый господин консул… у меня нет слов… Это такой случай… Короче говоря, в наших жалких хоромах случай свел вас с вы-да-ю-щей-ся личностью! — трещал Штайс, впадая в свой излюбленный патетическо-ханжеский тон. При этом он пальчиком указывал на Леона. — У нас — увы! — не так много клиентов, способных по достоинству оценить наше скромное заведение… Стыд и позор дирекции, но нас рассматривают главным образом как… читальню публичной библиотеки… — Он укоризненно покосился на Леона. — В читальню превращают ресторан, который моя супруга своим кулинарным искусством пытается поставить на ноги. Хотя можно ли сейчас говорить о каких-то ногах, господин консул, не ноги, а горе горькое! Того и гляди под нами подломятся, и если б не редкие опоры… Милостивый государь, на которого осмелюсь… с огромным почтением… указать пальчиком, с некоторых пор является для нашего заведения такой бесценной опорой… Это пан Вахицкий, господин консул. Сын покойного полковника легионера Вахицкого, который всегда был в большом фаворе у нашего великого Маршала… правая рука, позволю себе сказать!

54

Пожалуй… (нем.)