Пейзаж с падением Икара
Шрифт:
Так случилось и сейчас.
— И тебе привет, — сказал я, закрывая за ним. — Нет-нет, не разувайся, я ведь люблю грязные следы на полу. На кухне белый кафель — хочешь там потоптаться?
Он обозвал меня занудой, стянул облепленные снегом сапоги, зашел в зал и упал в кресло, прикрыв глаза ладонью — поза крайнего отчаяния, надо полагать: веселость уступила место меланхолии. Самое выдающейся частью его лица была нижняя губа — всегда большая, как будто распухшая от укуса пчелы. Он вечно
— Скажи, сколько мне лет? — вдруг спросил он.
— Что, прости?
— Ты слышал: сколько мне лет?
— Ну… в твой день рожденья, я помню, на торте со свечками была шоколадная цифра «36». Я бы сказал, что это твой ай-кью, но его на тортах обычно не пишут, поэтому…
— Не смешно, — перебил он. — Сделай одолжение: отключи сарказм, выдерни его из розетки. Лучше скажи честно: я выгляжу старше своих тридцати шести?
Я вздохнул.
— Ты сейчас серьезно?
— Серьезней некуда.
— О гс-споди. Слушай, я очень устал сегодня, правда. Давай просто представим, что я искрометно пошутил, и мы вместе посмеялись, хорошо? А теперь — вон из моего кресла.
Он поднялся из кресла и стал беспокойно ходить по комнате, трогая и передвигая предметы, и, как всегда, покусывая нижнюю губу. Минуту я наблюдал за ним.
— Так, что случилось?
— Ты не поверишь: мне сегодня впервые в жизни уступили место в автобусе. Представляешь? В тридцать шесть лет!
— И что?
— Что значит: «и что»?
— Не ори.
— Нет, что значит «и что»?!!
— Прошу тебя — тише. Здесь тонкие стены.
— Представь! Захожу сегодня в автобус и слышу: «Присаживайтесь, пожалуйста». Смотрю — молодая красивая мадама и вдруг… уступила мне место, как будто я старикашка. Скажи, я похож на старикана?
— Э-э…
— Вот и я о том же! Я слежу за собой, ем свежие овощи. Да, сегодня я забыл побриться и одет, прямо скажем, не от Пьера Кардена (дурацкое, кстати, имя — Пьер!). Ну и что? Ведь у меня даже седых волос нет. Скажи, у меня есть седые волосы?
— Ну…
— Вот именно, вот именно! Но тогда почему она уступила мне место? Думаешь, это из-за плохой осанки?
— М-м…
— Да, ты прав: наверняка из-за осанки. У меня спина колесом. И еще я лоб морщу все время. Вот так.
Он замолчал, ожидая комментариев. Я пожал плечами:
— Скажи, а где в тот момент находилось вино — еще в бутылке или уже в тебе?
— Так, давай не будем разводить гегемонию.
— В смысле — демагогию?
— Да, и ее тоже. И вообще: я же просил выключить сарказм.
— Извини: выключатель сломался.
Петр отвернулся к окну и стал дергать
— Суханов, бога ради, оставь в покое мои вещи.
— Знаешь, что я думаю, Андрей? Я думаю, все это неспроста.
— Что именно?
— Ну, случай в автобусе. Это наверняка что-то значит.
Я закрыл глаза, я хотел спать.
— Возможно, — сказал я, — девушка уступила тебе место просто потому, что бывала на твоих лекциях и знала, что ты преподаватель. Может, это был жест уважения…
Он обдумал мои слова и вздохнул.
— Ладно, допускаю: иногда я перегибаю палку.
— «Иногда»? Ты уверен, что это то слово?
— Ох, да я не об этом! Ты не понимаешь! Здесь ведь совсем другая ситуация! Уступив мне место, эта девушка что-то изменила во мне. Она словно состарила меня морально. Я даже афоризм сочинил, слушай: старость — это не морщины и седина; старость — это когда тебе уступают место в общественном транспорте. Получается, что сегодня меня официально разжаловали в старики. Андрей, ты слушаешь меня?
— А?
— Ну что ты за человек, ей-богу! Тебе душу изливают, а ты в стену смотришь.
— Душу? — я зажмурился, сдерживая ярость, не в силах больше слушать эту ахинею. — Ты преподаватель, Петя. У тебя нет души.
Петр заговорил лишь через минуту — тоном оскорбленной невинности:
— Ты бесчувственный человек! Черствый и бесчувственный!
— А знаешь что? — я встал из кресла, шагнул к двери и распахнул ее. — Вали-ка ты на хер отсюда. После твоей «души» мне теперь комнату проветривать придется.
Повисла тишина. Он посмотрел мне в лицо — кажется, впервые с тех пор, как вошел — и вдруг удивленно спросил:
— Ты в порядке?
— В порядке. Выметайся.
— А что у тебя с губами?
— А что у меня с губами?
— Они… дрожат.
— Пломба вылетела — и зуб теперь болит. Выметайся.
— Зуб? А, зуб — это да-а-а. Это плохо, да. — Пауза. — Может, я могу чем-то помочь?
— Ты умеешь воскрешать мертвых? — вырвалось у меня.
Он всерьез задумался.
— Н-н-нет.
— Тогда ты не сможешь мне помочь. Выметайся.
— Да ладно тебе, хватит рычать, я пришел с миром…
— Пш-шел вон! Еще одно слово, и — клянусь — я пробью тебе голову настольной лампой!
— Ты чего разорался-то?..
Я шагнул к столу, схватил лампу и сорвал с нее желтый абажур (комната озарилась ярким белым свечением освобожденной нити накаливания — и тени поползли по стенам, подчиняясь движению моей руки в момент замаха).
Петр ретировался к выходу.
— Ладно-ладно, все, ухожу. Какие мы нервные сегодня…