Пейзаж с убийцей
Шрифт:
Марадзе через пятнадцать суток отпустили, но зло он затаил. А когда уже вторая его жена пожаловалась, что участковый вынес ей последнее предупреждение по поводу обвешивания и намекнул, что в районе немало желающих на это место, кровь у Марадзе вскипела.
Верка, продавщица корчаковского магазина, радостно наблюдала за тем, как он заводится, и даже подливала масла в огонь своими замечаниями, одно другого оскорбительнее: в глубине души она надеялась, что Марадзе все-таки свернет себе шею, и ее невероятное по размаху воровство останется незамеченным. Кроме того, неженатый шурин Довганя уже пообещал оставить ее в магазине, если хозяин сменится. При этом он довольно
О том, что у него нет алиби, Марадзе узнал только на допросе. Ночь с пятницы на субботу он провел у Верки и думал, что она подтвердит это. Но следователь вдруг заявил ему, что Верка этот факт не отрицает, но и не подтверждает.
— Как это? — изумленно спросил Марадзе.
— Вот здесь написано, — следователь Терещенко заглянул в бумаги. — «Он пришел ко мне в десять, мы стали выпивать. Много ли он выпил, я не знаю — он вообще-то водку мало пьет, — но лично я была пьяная. Я заснула около одиннадцати и больше ничего не помню».
«Эх, надо было сказать, что у жены был! — запоздало пожалел Марадзе. — Она бы не подвела!»
— Так что, гражданин Марадзе, алиби у вас нет, а мотив, наоборот, имеется, — сказал Терещенко.
— Ой, ну какой там мотив, товарищ следователь! — заныл Марадзе. — Да что я, пацан, что ли, из-за такой ерунды в тюрьму идти? Прав он был, что задержал меня тогда! Приревновал я жену, но бить права не имел. Я все понимаю!
— Вы при свидетелях угрожали ему. Вот показания, смотрите: «Он сказал, что по-мужски с Михайловым разберется. Я спросил, как это, а он так провел рукой по горлу, как будто голову собирался отрезать. Еще добавил: „У нас такое не прощают“». Говорили?
— Да мало ли что в гневе скажешь! Мне жена пожаловалась, что он ее уговаривал на меня дело завести. Конечно, я рассердился! Но это я при ребятах так ругался, чтобы уважали! Я человек южный, горячий, иногда говорю всякую ерунду себе на голову!
Терещенко вздохнул. Он уже вчера получил нагоняй от начальника отдела: тот считал, что Марадзе — идеальная кандидатура. «Надо их приструнить, понимаешь? Всю эту диаспору… Ну, прохода уже не дают. Мне тоже наверху намекают, понимаешь?» — и начальник обреченно развел руками.
Единственная причина, по которой Терещенко упорствовал, заключалась в том, что эксперт-криминалист категорически утверждал: удар был нанесен участковому человеком более высоким, чем Марадзе. «Метр восемьдесят — минимум» — сказал эксперт.
Ребята смеялись — мало ли что говорят эксперты! Если их всех слушать, то ни одно дело не раскроешь! Но Терещенко знал: эксперт у них от Бога. Просто ясновидящий, а не эксперт. Старой закалки человек, тертый калач. Он, кстати, весьма своеобразно оценил удар, нанесенный Михайлову: «Это не для протокола, Ваня, поскольку доказательств у меня никаких, но бил человек, для которого это… Ну, как бы привычное дело».
— Это как? — удивился Терещенко. — Серийный убийца, что ли?
— Да нет. Но рука набитая у человека. Как, скажем, у мясника. Вот такое у меня сложилось ощущение.
— Что ж не убил тогда, если опытный?
— А это тебе классическая иллюстрация к пословице «И на старуху бывает проруха». Мне кажется, Михайлов в последний момент споткнулся. Это во-первых, а во-вторых, тот, кто бил, настолько был уверен в своих силах, что не стал проверять или наносить еще один удар. Да Михайлов бы и умер, если бы не две случайности: то, что удар в последнюю секунду чуть-чуть ниже пошел, и то, что буквально через пятнадцать минут его этот мужик с собакой обнаружил. Ты понимаешь, выйди мужик на десять минут позже, я думаю, не спасли бы
Конечно, главные надежды возлагались на показания самого пострадавшего — состояние его оценивалось как стабильно тяжелое, но не критическое. Он все еще находился в реанимации.
Вполне возможно, он видел того, кто его ударил, либо знал, из-за чего его пытались убить — но, конечно, могло быть и так, что он знал не больше следователей прокураторы. Так что его выздоровления ждали, но со следственными действиями не тормозили.
В деревне никто и ничего не видел. Двенадцать часов в пятницу — это еще не время сна, но большинство корчаковцев либо пили, либо смотрели телевизор. Нашелся, правда, один свидетель, который утверждал, что видел Михайлова часов в девять вечера: тот спросил, глядя на проезжающую мимо белую «четверку», не Суботихин ли это зять. «Уже уехал? — сказал тогда Михайлов и добавил: — Хорошо». Поскольку дом Феклы Суботниковой примыкал к переулку, в котором Михайлова нашли, Терещенко взял этот факт себе на заметку, чтобы проверить в ближайшее время, не собирался ли участковый зайти к женщине, когда уедет ее зять.
Обходя дома корчаковцев, Терещенко добрался и до бывшего штейнеровского дома, хозяйка которого только что продала его неизвестному человеку из города, но как раз оказалась на месте — собирала вещи, затем выслушал бессвязные жалобы Долгушиной и ее снохи, потом навестил Суботникову.
Старуха разговаривала неохотно: она подтвердила, что Михайлов заходил к ней, однако точного времени, когда он ушел, не помнила. Объяснения из нее приходилось буквально вытягивать. Старуха сопротивлялась всеми силами, и уже одно это было подозрительно. Только на двадцатой минуте разговора Терещенко выяснил, что Михайлов расспрашивал старуху о деле Штейнера. Терещенко изумленно приподнял брови. Суботникова опять начала юлить, но потом снова призналась, что это убийство гремело в Корчаковке одиннадцать лет назад. Спрашивать дальше смысла не было: для Терещенко тема разговора была покрыта мраком полной неизвестности.
Следователь вышел из дома Суботниковой в состоянии глубокой задумчивости. Вот уже третий человек сообщал ему, что в последнее время участковый Михайлов активно интересовался обстоятельствами убийства некоего Штейнера. Более того, Суботникова проговорилась, что только что проданный дом, находящийся за два дома от ее собственного — это и есть бывшее штейнеровское имущество.
Терещенко сопоставил два факта: необычный интерес Михайлова к старому убийству и его приход в бывший штейнеровский дом с «дамочкой, выдававшей себя за покупательницу». «Но я сразу поняла, что она такая же покупательница, как я балерина! — возмущенно поведала хозяйка. — Вот когда человек по-настоящему хочет купить дачу, он такой дом, как наш, за минуту берет!» Получалось, что интерес корчаковского участкового был весьма пристальный.
Более того, во всех михайловских изысканиях последней недели его сопровождала молодая и, видимо, приезжая женщина: «наглая» (хозяйка штейнеровского дома), «аферистка» (Долгушина младшая), «уже два месяца вокруг нашей Корчаковки крутится!» (Долгушина старшая), «невеста Михайлова» (один из оперуполномоченных), «внучка какого-то мужика, который утоп у нас здесь лет десять назад, но это все вранье» (Степан Ефимов, больше известный как «Степка-алкоголик»).
В архиве Терещенко узнал, что пострадавший участковый работал с делом Штейнера все последние дни перед субботой, чуть не ставшей роковой. «Может, это как-то связано с его учебой в университете? — с сомнением подумал следователь. — Кто знает, как их теперь учат».