Пианист. Осенняя песнь

Вересов Иван

— Правда странно… но и хорошо… Я рада, что ты приехал. Скучала без тебя!

— Я и раньше бы стал искать, но ты молчала, я думал обиделась и не хочешь меня видеть. Думал решила так, что один только день тот у нас был, а дальше не надо. Как же я мог против твоего решения пойти? Я пытался забыть… нет, неправда, не пытался, ничего не хотел забывать!

— А я ждала, сама не знаю чего, ты ведь не мог позвонить. Сначала я думала не захочешь ты со мной больше, ну один раз… бывает, позволил себе. Потом телефон потеряла, и все безнадежно стало. Только воспоминания. Я и вспоминала — как мы гуляли, парк чудесный твой. В шаре листья, на них смотрела. Про белку тоже… И

думала: нет, не может быть, чтобы ты просто так забыл и все, а тогда боялась за тебя, молилась, только бы не случилось ничего с тобой. На концерте мне страшно стало и больно! Ты так играл, как будто говорил со мной, но тогда я не поняла еще, испугалась только. И просила так: пусть не увижусь никогда, не поговорю, только бы с ним все хорошо было.

— Мила…

Вадим не мог вдохнуть, болезненное счастье разрывало грудь, и горячо было, и томно от ее слов. Он гладил ее ладонь кончиками пальцев, вбирая тепло и нежность покорной руки. Если бы можно было сейчас целовать Милу как он хотел, обнимать, ласкать, прижаться к ней. Воспоминания обрушились лавиной, смели здравый смысл.

— Боже, Милаша… я так хочу тебя… Прости, что я говорю! Но сил нет, как хочу…

— Я тоже, — прошептала она и опустила глаза, — скучала я по тебе безмерно. Надеялась, что однажды приедешь, вот и приехал…

Он крепко взял Милу за руки, притянул к себе.

— Я за тобой, Мила, приехал, не могу без тебя жить. Забрать тебя хочу. Пойдешь?

Она не успела ответить, официантка вернулась с подносом.

— Из горячего — рагу, и вот кофе и пирожные.

— Спасибо, — с трудом произнес Вадим. — Давайте счет сразу, по карте примете?

— У нас терминалы с утра глючат.

— Тогда наличными.

Он рассчитался, и девушка отошла к барной стойке, зашепталась с барменом, поглядывая на Милу и Вадима. Должно быть, странной парой они казались. Лиманский посмотрел на Милу, она сидела в тихой задумчивости, пальцы сцепив в замок.

— Ну что ты, что? — Он снова завладел её руками, хотел трогать и трогать, касаться. — Я же не насильно тебя за собой потащу, не захочешь — сам приезжать буду, пока не уговорю.

— Приезжать? Значит, ты не на один раз думал? И еще приехал бы?

— А ты решила, что только на один? Разве я такой?

— Нет, не такой. Вадим, так просто? Сразу с тобой?

Мила не восприняла ничего, что было сказано после его вопроса, она замерла, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Произнесла медленно: — С тобой… да, поеду, мне только вещи собрать…

— Милаша, родная моя! — Вадим обнял ее, не обращая внимания ни на бармена, ни на официантку. — Люблю тебя… — Стал целовать без разбора, куда попадали губы. — Умирал по тебе, но не только же это, ты мне вся нужна, не на день, на всю жизнь…

— А я подумала сейчас, когда сказал, что хочешь… что за этим приехал — это же не преступление хотеть друг друга. Но со мной ты сидеть во Владимире не станешь, значит, опять исчезнешь. И снова ждать тебя, смогу ли я? Это трудно, но я бы ждала… — И она опять цеплялась за него, а он прижимал к себе изо всех сил. Обоих била нервная дрожь.

— Постой, Вадик, нельзя так.

— Да, нельзя…

Он тяжело дышал, пытаясь привести чувства в равновесие.

— Поешь, ты голодный, а потом ко мне пойдем, здесь рядом, я же близко от вокзала живу. И тебе поспать надо хоть немного, устал ты, смотри, на кого похож….

— Правда, устал… без тебя устал…

— Не будешь больше без меня, а сейчас вот, — она подвинула к нему тарелку, — а то остынет.

— С тобой вместе буду.

— С одной тарелки? Я лучше пирожное съем, мое любимое. —

Она осмотрелась. — Я никогда не была тут. Нигде не была… с работы домой, и все. И как это мы с Тоней в Питер решились… А она все говорила, чтобы я позвонила в филармонию и спросила твой телефон.

— Правильно говорила! А ты?

— А я… Ну что я, Вадик? Я как увидела тебя на сцене, и все. Мне казалось ты на другой планете живешь, куда мне не попасть.

Вадим только покачал головой.

Рагу оказалось из баранины, нежным, ароматным и вкусным. Вадим понял, что голоден, стоило проглотить первый кусок.

Он смотрел, как Мила ест пирожное, и возбуждался от движения ее губ. Она догадалась, но не смутилась, ответила долгим взглядом.

— Я к тебе хочу, Милаша, давай пойдем уже. Сил нет ждать.

— Я тоже хочу… Да, пойдем… Хорошо, что зашли сюда. Совсем как тогда в Царском. Ты помнишь?

— Я все помню, каждую минуту того дня. Без этого не знаю, как бы вытерпел эти месяцы. А так вспоминал нас — и жил дальше.

Вадим помог ей одеться, прижался сзади, когда подавал пуховик, обхватил руками, наклонился к уху, целовал и ниже по шее.

— Вадик…

— Я помню, какая ты там…

Они шли по совсем уже зимнему городу, а снег усиливался, машины-уборщики с мигалками ползли по проезжей части, сгребали его, но на тротуарах он лежал ровным белым покрывалом, и Мила с Вадимом ступали по девственной белизне. Останавливались, целовались, шли дальше, точно как тогда в Павловске. И все горячее становились поцелуи, все смелее руки, и все ускорялись шаги.

Глава 13

Уже перед дверью в квартиру Вадим вдруг вспомнил.

— А как же подруга твоя, Тоня, у неё еще сын маленький. Она разве не дома?

— Тоня со мной пока не живет.

— Поссорились?

— Нет, другое… Она со Славиком вместе живет у Кирилла.

— Вон что…

— Там долгая история… Где же ключ, не найду, — Мила искала в сумочке, — темно тут, опять лампочку вывинтили на лестнице… Нашла! Сейчас…

Она открыла, вошла первой, Вадим за ней. На этот раз они не смущались, не стыдились своей тяги друг к другу, и стоило двери закрыться, как начали торопливо стаскивать одежду.

— Идем, идем в комнату, оставь это все, уберу потом, — говорила Мила, стягивая через голову шарф-снуд и сбрасывая пуховик.

— Постой, дай разуюсь.

— У меня нет тапочек мужских…

— Я надеюсь…

— Вадим!

— Да, я иду уже. — Посреди комнаты стояла ненаряженная ель и мерцала огоньками гирлянды. — У тебя елка!

— Выключить забыла… торопилась… Ну вот… тут я живу.

Вадим стоял и молча смотрел на Милу.

— Что, Вадик?

Он протянул руку, коснулся её щеки, губ. Мила закрыла глаза, ждала — знала, что поцелует. Вадим обнял, обхватил руками, прижал к себе и стоял так, прислушиваясь к тому, как становилось консонансом так долго разделенное созвучие их душ. Сейчас они соединятся и телами: страсть его, что вспыхнула в тот осенний день в Павловске, не остыла, она лишь очистилась страданием. Тоской потери, болью отчаяния. Все дикое, звериное ушло, осталось человеческое, порожденное непорочной близостью духовной, не требующей касаний. Огонь этот был светел и чист, он давал силу все то время, пока Вадим был далеко от Милы. Лиманский знал, что стоит ему коснуться обнаженного тела Милы, и то, что возросло сейчас, скроется, уйдет глубоко, поселится там — в звуках, в мелодиях Рахманинова и Шопена. И он медлил, познавая свою любовь через внутреннюю музыку, точно так же, как познавал через неё мир.