Пианист. Осенняя песнь
Шрифт:
Мила слышала его все это время и будет слушать во все дни их земной жизни, а может быть, и дальше, когда останутся лишь души, освобожденные от тел. Эта мысль останавливала, замедляла лавину страсти, готовую все снести на пути.
Мила отстранилась, подняла лицо, Вадим понял, что настало время для земного, тварного, обжигающего, того, что уводит к первородному хаосу, время сплетения и зарождения, потери и обретения.
— Люблю тебя, — сказал он и накрыл губы Милы своими.
Их близость была неспешной, взрослой и беспредельно нежной. Без криков, рыданий, нетерпения —
Стоило Лиманскому раздеть Милу, освободиться от одежды самому и лечь в постель, вбирая запах женщины, о которой он грезил гораздо раньше, чем узнал её, и он исполнился радости и изумления. Так просто обрести счастье?
Достаточно раздвинуть бедра Милы и войти в неё… глубоко.
Она отдавалась полностью, без остатка, ничего не запрещая, не закрываясь, не требуя для себя. И это побуждало Вадима отдавать ей все.
Они любили друг друга так, как будто делали это давно, много лет познавая и наполняя друг друга желанием. Не пресыщаясь, но возрастая во взаимном стремлении не к обладанию — к единению. Гармонии.
А потом сон накрыл их. Он был крепким и исцеляющим. Видения не тревожили, не манили за собой.
Разноцветные блики от гирлянды дрожали на стене, на подушке, прятались в прядях спутанных волос Милы. А за окном все шел и шел снег.
Из сна Вадима и Милу выдернул настойчивый сигнал будильника.
— Вадик! — Она никак не могла заставить себя встать, обнимала Лиманского, укрывая волосами. Он начал целовать её и трогать, гладил живот и бедра, грудь, плечи. И готов был уже снова любиться, но Мила широко открыла глаза, несколько секунд лежала так, а потом воскликнула: — Я забыла, мне же сегодня на работу! Боже мой… Надо собираться!
— Куда, Милаша? Ты на работу не пойдешь больше. На эту — точно нет, мы уедем сегодня. — Лиманский говорил это, продолжая обнимать её и играть волосами Милы. — Как ты их расчесываешь, такие длинные?
— Мучиться буду, не заплела вчера… Нет, постой! Не отвлекай меня… Как же, прямо сегодня?
— Прямо сегодня. Встать нам придется, чтобы собираться. Билеты в интернете возьмем. Хорошо тебе было? — без всякого перехода спросил он, проводя рукой по животу Милы и ниже. Накрыл ладонью лоно.
И снова Мила не смутилась. Она не была распущенной, не завлекала, не дразнила. Ничего этого. Мила оставалась в своем праве на мужчину, с которым не просто провела ночь — было между ними нечто большее, это позволяло ей отдаваться легко и без смущения. Она доверяла ему. Это же, наверно, удержало Лиманского подле Милы, с первого взгляда заставило его, отбросив условности и здравый смысл, добиваться её тогда в Павловске, а потом терзало тоской во всех его странствиях.
— Да… мне было так хорошо… я скучала по тебе. И по нему тоже. — Рука Милы не уступала пальцам Лиманского в откровенности прикосновений. Мила смотрела на Вадима внимательно, без улыбки вглядывалась в лицо — хотела знать, следила за движением губ, за тем, как он прикрыл глаза, за дрожанием ресниц, за тем, как расширились ноздри, поднимается
— Да… Милаша… я так в руку тебе кончу… м-м-м-м-м.
— Да… я хочу так… люблю его… Пальцы дай твои. Боже, я думала о них часто. Да… Вадик… возьми меня так… — Он вошел в неё, как она просила. От этого возбудился еще сильнее, застонал. Его чувствительные пальцы были у неё внутри, касались, шли по кругу, растягивая.
Мила вскрикнула, подалась вперед.
— Еще так сделай!
Лаская друг друга, они кончили одновременно и опять уснули.
Их снова разбудил телефон.
— Это директор моя звонит, — ужаснулась Мила, взглянув на номер. — Что я ей скажу, я уже полчаса как в магазине должна быть!
— Дай мне трубку, я сам ей скажу, что ты уезжаешь. По семейным обстоятельствам.
— Нет, что ты?! Так нельзя…
— Но придется же сказать все равно.
— Надо лично, не по телефону…
— Тогда надо вставать и ехать к ней. Или идти? Ты далеко от дома работаешь?
— Не очень… И Тоне я могла позвонить! Сразу я не сообразила, она подменила бы меня.
— Позвони сейчас. — Вадим не проявлял ни малейшего намерения вставать.
Телефон все продолжал сигналить. — Что ж она настойчивая такая? Мне нравится рингтон твоего мобильного. Я на вокзале узнал его, оказывается, запомнил. У тебя ведь он же и был на потерянном телефоне?
— Да, он и был. Вадим, мы же не можем вот так лежать?
— Почему? У меня сегодня выходной, а ты с работы увольняешься.
— Тогда надо заявление писать. Ну и вообще, так нехорошо, директор для меня много сделала, когда я только в магазин устроилась. Сначала давай я к ней съезжу, а ты можешь тут спать, а потом, я все в магазине когда улажу, мы билеты и возьмем.
Мила хотела подняться, но Лиманский поймал её за руку, потянул к себе и снова обнял.
— Не буду я тут лежать, я с тобой пойду. Ты позвони тогда Тоне, пусть она тебя подменит, а там ты и с директором разберешься.
— Тоне… Да, надо звонить. Сколько времени, может, они спят еще?
— Я думаю они давно позавтракали, — усмехнулся Вадим, глядя в её мобильный. Тот наконец перестал звонить. — Ну вот, притихла.
Мила села, натянула на плечи одеяло, набрала номер, ждала ответа.
— Не берет…
— Звони настойчивее, — сказал Вадим, — у неё выходной, может быть, она с бойфрендом. Или с сыном гуляет.
— А вот! Тоня… это я… нет, все в порядке. Ты не могла бы сегодня за меня поработать? Нет, говорю же, все в порядке, я с работы увольняюсь.
После этих слов Милы Лиманский даже без перевода телефона в громкий режим стал слышать Тонины реплики.
— Мила, ты вообще соображаешь, что говоришь?! Ты где? Откуда звонишь? Почему увольняешься?
— Я уезжаю. Мне еще ключи надо тебе передать. И… наверно, я смогу платить свою долю, чтобы тебе не так ощутимо было. — Мила виновато взглянула на Вадима, он энергично закивал.
— Да что там у тебя произошло, можешь ты мне сказать? Куда ты уезжаешь? — недоумевала Тоня.
— Не знаю… Наверно, в Петербург.