Пианист. Осенняя песнь
Шрифт:
— Вадик, войди! — выдохнула она. — Прошу тебя…
Он раскрыл её и толкнул резко. Оба вскрикнули от оголенности ощущений.
— Еще, — заплакала она. Слезы катились по щекам, а бедра Милы поднимались ему навстречу. И он входил еще и еще, учащая удары, чувствуя только её нежную тесноту, влажную и упругую, и свое нестерпимое желание отдаться. Не сдерживаясь, со стонами и невнятными словами любви, обожания, упреков, счастья…
Мила приблизилась к вершине, выгнулась, развела бедра, как можно глубже вбирая его в себя, и Вадим почувствовал частые судороги ее лона. Он толкнулся несколько раз и сорвался. Она выпивала его, втягивала в себя, обволакивала, сжимала, и он отдавался весь частыми бросками. Оберегая её, хотел выйти,
Они уснули, проснулись и снова любили друг друга. Потом согрели чай, сидели на матрасе, разложив на полу скатерть. Было похоже на пикник.
— Но как же ты… Почему здесь? Ты хотел именно в этом районе жить? — спрашивала Мила, согревая руки об новую чашку.
— Нет, случайно вышло. Я даже не знал, что тут дома построили, раньше тут был даже не берег, а вода. Это намывные земли. Откуда я мог знать? Я в России бываю раз в год и реже. А если и бываю, то по городу не гуляю — это точно. Я ничего не знаю, кроме концертных залов, Милаша. Репетиция — концерт — перелет. Мне заниматься толком некогда. А мир, он где-то снаружи. Публику знаю, да, они приходят, журналистов, иногда даже обычную жизнь знаю, но редко. Да и не хочу, зачем мне? Я уже привык так. Когда все расписано и живешь по графику перелетов. Но меня тянуло сюда, к тебе. Все это время, что мы растерялись и не вместе были. Когда играл, я думал, что ты слышишь где-то в зале. И я играл для тебя. Другого способа говорить с тобой, любить тебя у меня не было. И жизнь моя изменилась. Сильно изменилась. А квартира эта — случайность. Я приехал в Питер, пошел в Малый зал… Нет, это потом было. До этого я по делу пошел в офис продаж квартир, дочка хотела на Васильевском, просила устроить это. Я пошел, но устроил, выходит, для нас. Даже не понял, как подписал договор, такая попалась напористая девушка, узнала меня и давай уговаривать, что надо вкладываться в недвижимость. Я, конечно, не поэтому, я думал, что если бы ты… если мы… вот как сейчас, чтобы не скитаться. Что мы могли бы… А за то время, что я был без тебя, и правда изменилось многое. В том числе и мои счета. Я смог себе позволить вложить средства в недвижимость. А та, что в Царском, продалась легко, иногда я жалею. Знаешь… после нашей встречи я по-другому стал слышать рояль. Но без тебя это было больно: каждый раз возвращаться в реальность и понимать, что я один. Я для нас квартиру покупал, Милаша. А в тот вечер до Малого зала не дошел, сидел в кафе, а уже квартира была и даже матрас. Вот я и решил пешком, через мост и дальше на Васильевский. Хотел сократить дорогу к дому, заплутал, вышел к часовне…
Вадим включил мобильный, и он сейчас же зазвонил. Не глядя на вызов, Лиманский уже знал — это Захар Иосифович, и сомневаться нечего!
— Сейчас я отвечу, это учитель, вот увидишь, он начнет со слов "Вадик, в чем дело…"
Лиманский улыбнулся Миле. При сигнале вызова она вздрогнула, испугалась. “Все время пугается, надо что-то делать с этим”.
— Твой учитель?! — глаза широко раскрылись.
— Да, считаем на три четверти, в темпе вальса, — Вадим нажал на громкую связь, — и раз, два, три…
— Вадик, в чем дело?! — раздалось из смартфона. Мила чуть не выронила новую чашку, вернее выронила, но Вадим поймал. Она смотрела на него, как на фокусника, а смартфон продолжал голосом Травина: — Ты что, в Петербурге? И что там за женщина с тобой?
При этом вопросе и в глазах Лиманского мелькнуло удивление, но в голосе — ни намека.
— Да, я вчера приехал из Владимира.
— А что ты там делал?
— Общался с директором областной филармонии.
— Так это она с тобой?
— М-м-м… нет, там директор мужчина. Я не совсем понимаю, откуда…
— А ты открой сайт и поймешь, там уже и фото, и комментарии. А из Франции ты когда приехал?
— Третьего
— И за три дня не нашел времени позвонить? У тебя после Нового года концерт!
— Я помню…
— Пойдем посмотрим, сейчас выясним, кто нас сдал, — сказал он мимо трубки и поднялся, пошел на кухню — единственное цивилизованное место в интерьере, хотя бы барная стойка и стулья… надо бы мебель и в комнаты — японский стиль не прельщал Лиманского.
На стойке красовался новый чайник и сюда же Вадим поставил раскрытый ноутбук.
Где искать информацию, Лиманский знал гораздо лучше Захара, открыл неофициальный сайт с афишей своих концертов, а группу в соцсетях. На стене группы, в закрепе, красовалась свежая фотография из "Ленты": он и Мила у полки с посудой.
— Смотри, как ты здесь славно получилась, хорошенькая…
Лиманский развернул ноут на стойке так, чтобы Мила могла видеть экран.
— Ой… это… что? — прошептала она и обреченно взобралась на высокий барный стул.
— Это мы с тобой, в “Ленте”, час назад, а вот еще ты с кофемашиной. Надо было купить.
— Зачем? Лучше варить в турке. Нет, ну… А за тобой что, следят?!
— Как тебе сказать… В общем — да. — Вадим развел руками. — Я привык уже, не обращаю внимания.
— Ничего себе…
— Ты почитай только, они, оказывается, дежурство на Московском вокзале установили. Но про Владимир-то как узнали? Вот это осведомленность! ЦРУ отдыхает, и КГБ курит в сторонке… А что это тут?
“Я узнала эту тощую девицу, она со мной рядом сидела на концерте в филармонии. С подружкой. Такая серость. И та ей говорила: “Твой Лиманский”.
— Это они про Тоню. Вадик! Я же видела их сегодня в “Галерее”.
— Кого?
— Тех женщин, с концерта, они правда слышали, как мы разговаривали и на улице у метро, и в зале. Боже мой, какой позор…
— Ну что ты! Сейчас я позвоню Семену, он все это затрет, а их из группы выкинет.
Тем временем по громкой связи смартфон надрывался сердитыми упреками Захара, которые перемежались указаниями и последними новостями. Для Вадима — привычно, но Милу это пугало все больше, она совсем сникла и не вмешивалась больше в их разговор.
— Я заглянул в Талмуд, ты же знаешь, что право на записи перекупили японцы. И это хорошо. Твои счета пошли в плюс, месяца через три-четыре они вернутся к тому, что было до покупки квартиры. А что я звонил?… — Повисла пауза. — А! Вадик, ты же на репетиции, я хотел просить тебя, чтобы ты спросил у первых скрипок, там у них концертмейстер Давид Евгеньевич…
— На какой репетиции? — не дослушал Лиманский.
— В большом зале, ты же сам перенес, когда уехал.
— А сколько сейчас времени?
— Половина шестого, уже полчаса как ты должен… Ты что, не там?!
— Я перезвоню.
Лиманский смотрел на Милу, и во взгляде его она прочла, что произошла по меньшей мере мировая катастрофа.
— Вадик, что?
— Я забыл, что перенес оркестровую репетицию на сегодня, а напоминалок в телефоне не установил… — Лиманский сорвался с места. — Надо ехать, Милаша! Или ты жди здесь, я один…
— Нет уж, я с тобой!
Они бегом поднимались по уже знакомой Миле лестнице через зрительный зал к сцене. Было странно, что зал пуст, между рядами копошились женщины, но без форменных костюмов они не были такими официальными, просто женщины. А на сцене люди, целый оркестр сидит, дирижер стоял спиной, но ему указали на Лиманского, и тогда маэстро обернулся. Невысокого роста, худощавый, седая шевелюра, глаза внимательные, чуть раскосые, нос орлиный — восточные черты лица необыкновенного благородства. Хоть и видно, что в солидном возрасте творческой мудрости, но язык бы не повернулся назвать Мараджанова стариком. Он смотрел в зал с высоты режиссерского пульта. Долгий взгляд, обращенный на Лиманского, был по-отечески укоризненно-грозен,