Пираты с озера Меларен
Шрифт:
Конечно, первый владелец именно так и поступил с Одином, потому что пес был колченогим. Не очень, но все-таки. Позор, как он обращался с Одином! «Это вовсе не вина Одина, что несведущие люди искалечили его!» — думал Монсен.
Хуже всего то, что и задние лапы овчарки были тоже не совсем прямые. Насколько он мог видеть, пятки были вывернуты. Скверная книга, случайные рисунки! А вообще-то еще не точно, что пятки у Одина вывернуты всегда, они просто время от времени так стоят.
— Ну, что еще там написано? — спросил Йоханнессен.
— Я убью его! — ответил Монсен.
— Кого? — спросил Йоханнессен. — Того, кто написал книгу?
—
Монсен был взбешен. Как ловко обвели его вокруг пальца! Что толку в родословной собаки, если у нее все пороки, присущие простой беспородной животине!
Один подошел к хозяину, он видел, что Монсен расстроен. Монсен даже не заметил его, пока тот не положил морду ему на колено и не начал скрести когтями, чтобы привлечь внимание хозяина.
— Ты не виноват, Один! — сказал Монсен, погладив пса. — Но сделка должна быть расторгнута. Меня одурачили.
— Конечно, — подтвердил Йоханнессен. — Нельзя, чтобы нас одурачивали. Мы и живем-то для того, чтобы глядеть в оба — как бы нас не надули!
— Чепуха! — произнес Монсен, взглянув на Одина. Он совсем не хотел расторгать сделку, не хотел получать деньги обратно и терять Одина. Он любил Одина.
«Я хочу поговорить с Одином и прогуляться с ним, — подумал Монсен. — Ничего не значит, что он колченогий и у него мятый хвост. Поскольку никто во всей округе не прочитает такую книгу, это ровно ничего не значит. Это — мой Один. Я хочу иметь собеседника, который понимает меня. Когда я говорю: « Один, скоро подует западный ветер», он знает, что это так, он чувствует это на себе. А когда я говорю: «Нам, Один, пора гулять», — Один тоже заранее это знает».
— Сыграем партию в шахматы, — предложил Йоханнессен.
— Ну что, выиграем у него на этот раз, Один?! — спросил Монсен.
И не исключено, что Один кивнул ему, подмигнув одним глазом.
— Мы справились с этим, Один, — немного погодя сказал Монсен.
Паук
Рождество, вопреки всяким ожиданиям, было приятным. Мама, папа, малышка Йента и Нильс заранее договорились праздновать Рождество наверху, в Уре, где давным-давно прошло детство мамы и тети Бетти. Дом был старый, построенный в те времена, когда электричества не было, а люди верили в домовых и троллей [84] .
84
Сверхъестественное существо, чаще всего враждебное людям. Встречается лишь в скандинавском, чаще всего в норвежском фольклоре.
И если остались на свете места, где и теперь еще можно было в них верить, то именно здесь. В нынешние времена домовой вообще-то не очень бы растолстел, рыская по округе и охраняя старые службы в Уре, потому что он, верно, не мог бы прокормиться машинным маслом. На старом гумне стояла маленькая, славная машинка тети Бетти, так что гумно было все равно что заполнено.
Тетя Бетти собиралась здесь даже пожить: свободная от уроков в школе, она хотела отдохнуть в горах.
Как будто тетя Бетти
85
Вергеланн Хенрик Адольф (1808–1845) — крупный норвежский лирик, драматург и публицист.
Йенте показалось, что нужно что-нибудь сказать, и она сказала:
— Он — в очках.
— Он писал стихи! — воздев глаза к потолку, сказала тетя и стала водить рукой, словно писала на бумаге:
— О, злато, прежде, чем ты утратило свой блеск!..
Само собой, швы под мышкой у тети разошлись, но не очень, совсем немного.
А Нильсу тетя Бетти подарила часы. Настоящие, хорошие часы, точь-в-точь такие, какие он хотел.
Нильс слышал, как тетя, тихонько напевая себе под нос, звенит посудой на кухне. Он вышел спросить, не может ли чем-то ей помочь.
В окно кухни светила луна. Она освещала отвесно поднимающиеся против самого кухонного окна крутые стены Вороньей горы, и ледяные наросты на ней сверкали, отливая зеленоватым сиянием.
— Как, по-твоему, можно взобраться на Воронью гору с этой стороны? — спросил Нильс.
Тетя Бетти, которая сбивала крем в стеклянном блюде, не нуждалась в особом импульсе; и она тут же взмыла ввысь, словно воздушный шар. Немедленно отставив блюдо, она воскликнула:
— Конечно, можно! Мужественные парни, настоящие скалолазы…
И вот уже тетя сидит у стола и болтает о Ромсдалехорне, и Тролльтинненах, и Хорнелене, и Тессингере, которые поднимались на mont [86] Эверест, и о многом другом.
— Чудесно, — сказал Нильс. — Зачем они это делают?
— Ты что, не понимаешь? — спросила тетя Бетти.
Она встала посреди кухни — в голубом кухонном переднике, в очках — и взмахнула деревянной ложкой, которой раскалывают лед.
— Неужели тебе не понятно это безумное желание? Неужели до тебя не доходит, что если ты вскарабкаешься согласно всем правилам по горному склону до самой вершины, ты победил! Мой дедушка как-то поднялся на вершину горы Нипо, чтобы спасти ягненка, попавшего в расселину, а там были места, где ему пришлось цепляться пальцами за скалы. Никто не сказал ему, что это был Спортивный рекорд. Но сам он знал это.
86
Гора (фр.).
— Он поднялся, чтобы спасти ягненка? — спросил Нильс.
— Пойми, он радовался, что ему подвернулся случай, — сказала тетя. — Он был бедный человек, которому особо нечем было хвастаться в этой жизни, но он справился с этим.
— Справился с чем? — спросил Нильс, явно издеваясь над рассказом тети.
— Справился с этим! — ответила тетя веско, тетя, которая так ни разу в жизни не добралась и до середины флагштока.
— Я расскажу тебе вот что, Нильс, — начала тетя Бетти, опять присаживаясь рядом с Нильсом. — В Альпах есть гора, которая называется Эйгер. С одной стороны она круто, почти отвесно обрывается, и она выше Галхёпиггена. Это — северный склон Эйгера, и это и есть сам великий тролль. Есть у него и глаза — это туннель, который проходит в недрах горы, выбив два больших отверстия в склоне. Всякий раз, когда проходит поезд, тролль таращится злобными, черными провалами глаз, в которых мелькают искры.