Писатели и советские вожди
Шрифт:
При всем том Лидия Николаевна сохраняла несомненное обаяние. «Много встречался с Сейфуллиной, — записывает 24 апреля 1926 г. К. И. Чуковский. — Она гораздо лучше своих книг. У нее задушевные интонации, голос рассудительный и умный. Не ломается» [274] . О том же свидетельствует В. Г. Лидин: «Страстности ее оценок сопутствовала необычайная правдивость души… В Сейфуллиной привлекали особенности ее прямой, без малейших скидок на приятельство, натуры» [275] . (Может быть, эта ее душевная прямота и честность в порядке некоего уникального исключения расположили к ней Сталина во время его встречи с писателями у Горького в 1932 г. [276] , и в итоге спасли ее от, казалось бы, неминуемой гибели). Искреннюю и демократичную Сейфуллину раздражал снобизм и высокомерие некоторых коллег (Замятина, например; это высокомерие она чувствовала и в его прозе, именно оно оттолкнуло ее от романа «Мы»), но ее безотказная готовность помочь товарищу в беде не зависела от их взаимоотношений; ее верность друзьям отличалась высокой надежностью. В декабре 1923 г. Сейфуллина отозвала из редакции «Молодой гвардии» свой принятый к печати рассказ и вернула полученный за него гонорар, когда журнал солидаризировался с напостовцами в нападках на Воронского [277] . Она продолжала дружить с Воронским и после того, как он был изгнан из «Красной нови» и выслан в Липецк [278] . Зная о перлюстрации почты, она открыто переписывалась с высланным в Сибирь Радеком. В 1935 г. Сейфуллина ходатайствовала об освобождении сына и мужа Ахматовой [279] , а в 1944 г. она открыто заступилась за Зощенко с трибуны пленума Союза писателей [280] , хотя Зощенко, по свидетельству К. Чуковского в дневниках, высказывался о ней отнюдь не дружески… [281]
274
Чуковский К.Т. 12. С. 291.
275
Лидин В. Г.Люди и встречи. М., 1965. С. 46.
276
О выступлении на этой встрече Сейфуллиной и споре писателей с ней см. в воспоминаниях К. Зелинского «Вечер у Горького (26 октября 1932 года)» / Публ. Е. Прицкера / Минувшее. № 10. М.; СПб., 1992. С. 88–117.
277
См. ее письмо в редакцию «Молодой гвардии» в кн.: Из истории советской литературы 1920–1930-х годов. С. 617.
278
См. в показаниях Бабеля: «В 1927 г. Воронский был снят с работы редактора „Красной нови“ и за троцкизм (формулировка, явно вписанная следователем. — Б.Ф.) сослан в Липецк. Там он захворал и я поехал его проведать, пробыл у него несколько дней, узнал, что до меня его навестила Сейфуллина» ( Поварцов С.Причина смерти — расстрел. С. 58).
279
Л. К. Чуковская приводит на сей счет рассказ Ахматовой и такие ее слова:
280
См. об этом сообщение Д. Поликарпова Г. Маленкову от 23 января 1944 г. (Литературный фронт. История политической цензуры 1932–1946 / Сост. Д. Л. Бабиченко. М., 1994. С. 110).
281
См.: Чуковский К.Т. 12. С. 318.
Получив тобольский адрес Радека, Сейфуллина телеграфировала ему из Ленинграда 13 февраля 1928 г.:
ШЛЮ ПРИВЕТ КНИГИ ПОДРОБНОЕ ПИСЬМО ВЫСЫЛАЮ ПЯТНАДЦАТОГО ВСПОМИНАЕМ ЧАСТО ДЕНЬ ПАМЯТИ ЛАРИСЫ ДЕВЯТОГО [282] ПИСАЛА ВАМ ВЫШЛО ПЕЧАЛЬНОЕ ПИСЬМО НЕ ОТПРАВИЛА [283] ЖИВЫМ НАДО БЫТЬ БОДРЫМИ ВЕСЕЛЫМИ ЧТО НАДО ВЫСЛАТЬ КНИГ ВЕЩЕЙ ТЧК МУСЯ [284] ЕДЕТ СЛУЖБУ ПИШПЕК ВАЛЕРЬЯН <Правдухин> КЛАНЯЕТСЯ ВЧЕРА УЕХАЛ МОСКВУ ВЫПИСАЛИ ВАМ ГАЗЕТЫ СООБЩИТЕ ПОЛУЧЕНИЕ ПРИВЕТ РИТЫ [285] КРЕПКО ОБНИМАЮ ДОРОГОГО ДРУГА = ЛИДИЯ [286] .
282
Вторая годовщина смерти Л. М. Рейснер. В. П. Правдухин писал в связи с этим Радеку: «В газетах в день ее смерти нигде ничего не было, кроме „Веч<ерней> Красной <газеты>“, где была статейка Ник. Смирнова, мало примечательная: автор жаловался, что она сильно сокращена».
283
В. П. Правдухин писал Радеку 21 февраля 1928 г.: «Письмо и открытка Ваши до нас долетели. Я тогда же написал Вам письмо, а потом спешно уехал в Москву, а Лидия письма моего не отправила» (РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 1. Ед. хр. 110. Л. 55).
284
Мария Яковлевна Натансон — большевичка с 1917 г., участница левой оппозиции в Ленинграде, исключена из партии в составе группы 75 деятелей «троцкистской оппозиции» на XV съезде ВКП(б); как и Радек, не подписала заявление съезду 23-х исключенных с просьбой «вернуть нас в партию». В начале 1928 г. выслана из Ленинграда в Пишпек (впоследствии Фрунзе, теперь Бишкек), но через некоторое время возвращена в Москву.
285
Знакомая Сейфуллиной и Радека, жена литератора А. Дымова.
286
РГАСПИ. Ф. 326. Он. 1. Ед. хр. 112. Л. 51.
Подробное письмо Радеку Сейфуллина отправила через неделю (в тот же день Радеку написал и В. Правдухин):
Милый друг, дорогой товарищ Карл. Не знаю, получили ли Вы мое письмо-телеграмму и очень об этом беспокоюсь. Я Вас вспоминаю часто и всегда с любовью. Лариса <Рейснер> нас крепко связала. Не писала подробного письма потому, что настроение было паскудное. Это ведь не преувеличение, не шутка, миленький, я совсем чуть было не спилась [287] . Не могла работать, и вся жизнь казалась непреоборимо мрачной. Налаживаюсь с трудом, начала писать пьесу [288] , но третьего дня сорвалась — напилась безобразно. Надеюсь, это последний провал. Живем мы по-прежнему. Я называю наш дом: ночная чайная [289] . День проходит в разных чайных хлопотах, читаю, немного пишу, разговариваю по телефону, а часов с 10 вечера почти всегда далеко за полночь у нас люди. Знакомые Вам Дымовы [290] , Маруся [291] и всякие новые, случайные знакомые или наезжие в Ленинград. Играем в пинг-понг [292] , разговариваем, пьем чай. Больше всего играем в пинг-понг. Валя <Правдухин> ходит на каток. Всё собираюсь засесть серьезно за работу и прекратить эти вечерние налеты гостей, но все-таки не соберусь. А уж пора. Я уж давно не оправдываю ничем свое писательское существование [293] . За последние полтора месяца было у меня 26 выступлений, все вечера рабочей критики. Теперь отказываюсь, устала. Книг примечательных новых нет. С писателями вижусь редко. Чаще других бывает Лавренев [294] . Он играет в пинг-понг. Проводили Мусю [295] . Это очень для меня большая утрата, я ее люблю. Воронский сидит упорно за мемуарами, пишет вторую часть «За живой и мертвой водой» [296] . Приехала Ольга Форш [297] . Я еще с ней не видалась, хотя раз пять сговаривалась о свидании, все время наше с ней не совпадает. Она — интересный человек, была у Горького, очень хочется послушать ее рассказы. Внешне шумливая наша жизнь бедна содержанием. Нет в ней ничего, о чем хотелось бы Вам рассказать. Она какая-то неверная, ночная, вся из разговоров и игры для забвенья, оторвана от живой практической жизни людей иного, чем наш, труда. А в ней самой мы не производители, а только потребители. Произошел какой-то неладный отрыв работника литературы от живой жизни. Некоторые писатели деловито занялись упрочиванием своей карьеры. Так не имеющий ни должной компетентности, ни обязательного для редактора профессионального интереса к чужим произведениям Всеволод [298] занял место Воронского в «Красной Нови». Ходит к высоким лицам с официальными докладами и хозяйственно устраивает бытие. Он крепко скрутил Тамару [299] . Вы знаете, что она теперь живет с ним. Ему нежелательно даже упоминание о предшественнике, и при нем он не разрешает говорить о Бабеле [300] . Хорошо еще, что бабеленышу [301] позволяет существовать при матери. Заставил ее отказаться от службы и держит как в терему, строго контролируя и телефонные звонки, и посещенья. Тем не менее, она считает себя счастливой. Как чеховская «Душечка» восторгается теперь творчеством Всеволода, которого не признавала за писателя при Бабеле. Поэтому я к ней охладела. Дешевая оказалась бабенка. Маруся все толстеет, скоро родит. А наша Грайка уже родила [302] . Пять толстых маугленышей попискивают и портят воздух у нас в ванной. Папаша Маугли ничуть не остепенился, также побрызгивает в восторге и буйными объятиями встречает приходящих, пугает прачку и почтальона. Очень сильно страдает от него волоокий Ржанов [303] , по мягкости своего маниловского характера не умеющий отбиться от его сильных лап. Рита опять без работы. Была вакансия и приняли было ее машинисткой в ГПУ, но, к несчастью, она захворала, должна была лечь в больницу и пропустила срок поступления на работу. Сейчас она здорова, было что-то по женской части, не очень тяжелая какая-то операция. Ее беспокоит лето, когда кончится клубная работа мужа, но в общем она — молодец, не нюнит. Здорово играет в пинг-понг. Вас она вспоминает часто и очень просит Вам кланяться, когда буду писать. Дымов (ее муж. — Б.Ф.) тихо острит и по-прежнему перманентно ревнует жену ко всем мужчинам. В общем все по-старому, никаких перемен и экстраординарных событий в нашей ночной чайной нет. Да, теперь у нас рояль и Валя двумя пальцами наяривает на нем «Отойди, не гляди». Шафферша [304] из квартиры над нами от этой музыки заболела неврастенией и просит мужа летом, когда будут открыты окна, вывезти ее на дачу, а сейчас немедленно купить каракулевое манто. Появилась у нас новая знакомая, великолепно рыжеволосая крашенная Нина Борисовна [305] , очень интересная и молодая женщина, киноартистка без ангажемента. Валерьяну за нее от меня уже влетело, но он все же наступательные действия продолжает. Вот все о нас. Скудно, но чем богаты тем и рады, иного нет. Одна надежда что я скоро по-настоящему примусь писать, в труде отмоюсь от этого житейского убожества. Не знаю, какие Вам книги послать, оттого задерживаю посылку. Ларисины два томика [306] у нас есть. Не очень нравится мне их внешний вид, а портреты и совсем неудачные. Напишите, получаете ли выписанные Вами газеты [307] . Пишите о себе, ждем от Вас с нетерпением вестей о здоровье, о жизни, о наблюденьях. Очень хорошо — «Экономисты» [308] . Напишите, нельзя ли в моей пьесе воспользоваться этим названием.
287
14 июня 1927 г. К. И. Чуковский записал рассказанное ему Сейфуллиной: «Много я стала пить. У меня отец запойный. И вот с тех пор я стала алкоголичкой (мне недавно доктор сказал, что я алкоголичка), я перестала писать. Отделываюсь некрологами да путевыми письмами» ( Чуковский К.Т. 12. С. 309).
288
Возможно, речь идет о пьесе в 4-х действиях «Кровь и вода» — см. о ней РГАЛИ. Ф. 656 (Главрепертком). Оп. 1. Ед. хр. 1783 — январь 1930 г. 15 февраля 1928 г. К. И. Чуковский записал после очередного посещения Сейфуллиной: «Пишет пьесу. В 6 дней написала всю. 3 недели не пьет. Лицо стало свежее, говорит умно и задушевно» ( Чуковский К.С. 361). 21 февраля 1928 г. В. Правдухин писал Радеку: «Лидия начала понемногу работать: пишет пьесу».
289
Обстановку ночных гостей у Сейфуллиной в феврале 1927 г. подробно описал в «Дневнике» К. И. Чуковский ( Чуковский К.Т. 12. С. 298–303). «В доме было очень много шума», — замечает и З. Н. Сейфуллина ( Сейфуллина 3.Моя старшая сестра. М., 1970. С. 61).
290
Литератор А. Дымов — автор изданных в 1927 г. московским издательством «Современные проблемы» четырех инсценировок по произведениям Сейфуллиной: «Губернатор», «Инструктор „Красного молодежа“», «Правонарушители» и «Старуха».
291
Неустановленное лицо.
292
З. Н. Сейфуллина вспоминала, что посреди столовой в большой квартире сестры стоял «стол, почти всегда раздвинутый на запасные доски — в готовности к модной тоща игре в пинг-понг» ( Сейфуллина 3.Моя старшая сестра. С. 60).; игра в пинг-понг у Сейфуллиной упоминается и в «Дневнике» К. И. Чуковского (Т. 12. С. 359).
293
2 января 1928 г. Сейфуллина писала В. Г. Лидину: «К сожалению не могу принять участие в альманахе. У меня нет ничего написанного и не скоро еще будет что-либо. Второй год я ничего не пишу. Еще не закончила даже обязательного описания поездки в Европу, за которую получила деньги от газет» (РГАЛИ. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хр. 933. Л. 6).
294
Борис Андреевич Лавренев — прозаик, драматург. З. Н. Сейфуллина вспоминала пинг-понг в квартире сестры: «Постоянным партнером Валерьяна Павловича в этой игре был писатель Борис Лавренев. Они могли состязаться несколько часов подряд. Когда шла игра, через столовую проходить было невозможно — белые шарики летали во все стороны. Стук ракеток и крики „аут!“ раздражали Лиду» ( Сейфуллина 3.Моя старшая сестра. С. 60).
295
М. Я. Натансон, сосланную в Пишпек.
296
О том же сообщал Радеку и Правдухин: «Ал. Конст. Вор. сильно поседел. Сидит у себя и работает над второй частью „За живой и мертвой водой“». Первая часть вышла в 1927 г. в издательстве «Круг», вторая — в 1928 г., третья — в 1931-м в издательстве «Федерация».
297
Имеется в виду поездка О. Д. Форш во Францию (в Париже постоянно жила ее дочь) и в Италию.
298
Участник группы «Серапионовы братья» Всеволод Иванов уже в 1921 г. был высоко оценен и поддержан А. К. Воронским, много печатавшим его в «Красной нови» и в 1922 г. сообщавшим о нем Ленину: «Крупный талант, и наш». О повести «Возвращение Будды» (1923) Вс. Иванов записал: «А. Воронскому повесть не понравилась, он ее напечатал в каком-то альманахе и не стал печатать в „Красной нови“ — считал повесть слабой. Я ему поверил, но все же издал повесть отдельно. Повесть затем, позже, была переведена на польский, и помню К. Радек сказал мне как-то: „Вы, Всеволод, написали плохую контрреволюционную книжку. Я читал ее по-польски“. Это и было „Возвращение Будды“. Я не понял Радека, я не понимаю его слов и сейчас» ( Иванов В.Дневники. М., 2001. С. 367. Запись 31 декабря 1946 г.). 21 февраля 1928 г. В. Правдухин писал Радеку: «В Москве я посмотрел „Бронепоезд“ Вс. Иванова. Отдельные сцены хороши, но пьесы, как органического целого нет. Диалог не всегда естественен: часто приподнят и фальшив». Сейфуллина познакомилась с Ивановым в 1923 г.; 15 ноября она писала Лидину: «В следующую пятницу жду Вас к себе. Известите остальных. Вс. Иванова, правда, лучше не звать. Я просто его рассмотреть хотела, но это лучше сделать в другой обстановке» (РГАЛИ. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хр. 933. Л. 1).
299
Т. В. Иванова писала о Сейфуллиной: «Лидия Николаевна была не общим нашим со Всеволодом другом, а моим личным и очень близким. Дружба наша возникла еще до моего знакомства с Всеволодом. В переделкинский период Лидия Николаевна была в нашей семье как человек родной всем нам, включая Всеволода, и в последние годы своей жизни она очень сблизилась с моей мамой. Но воспоминания мои о ней носят настолько сугубо личный характер применительно и к моей, и к ее жизни, что тут граница несвоевременности отчетливо мною ощущается. Существуют такие воспоминания, которые можно, по-моему, публиковать только посмертно. Я имею в виду себя. Лидию Николаевны давно уже нет на свете. Если когда-нибудь увидят свет мои воспоминания „О себе самой“ — там Лидии Николаевне отведется большое, может быть, даже одно из главенствующих мест». ( Иванова Т.Мои современники, какими я их знала. М., 1984. С. 132–133).
300
И. Э. Бабель на вопрос лубянского следователя: «Разве в последние годы вы с Ивановым не встречались?» — показал: «С Вс. Ивановым я не встречаюсь с 1927 года, когда он женился на Т. В. Кашириной, с которой до этого был близок я и которая родила от меня ребенка, ныне записанного как сын Вс. Иванова» ( Поварцов С.Причина смерти — расстрел. С. 63).
301
Имеется в виду сын Т. В. Кашириной и И. Э. Бабеля Михаил, которого впоследствии усыновил Вс. Иванов и который стал художником. К. И. Чуковский 14 июня 1927 г. записал в дневнике после посещения Сейфуллиной: «На столе у нее карточка Бабелёныша — сына Бабеля. Я не знал, чей это младенец, но он такой толстый, смешной (все хорошиемаленькие дети — смешные), лобастый, что я невольно засмотрелся на карточку» (Т. 12. С. 309).
302
«Собачьи» новости сообщал Радеку и Правдухин: «Самая большая новость в нашем доме, это — то, что Маугли стал папашей, а Грайка — мамашей. Если бы можно было, я бы отправил Вам щенка, но Вы очень далеко забрались. Даже Маугли недоволен этим фактом: не с кем ему поиграть… Заведите настоящую сибирскую лайку и привезите ее с собой сюда».
303
О заведующем отделом печати Ленинградского обкома ВКП(б) Г. А. Ржанове упоминает К. И. Чуковский в «Дневнике» (Т. 12. С. 298, 361).
304
Соседка
305
К. И. Чуковский записал 14 мая 1928 г.: «Пошел к Сейфуллиной — больна, простужена никакого голоса, удручена. В квартире беспорядок, нет прислуги. „Развожусь с Валерьяном!“ Я был страшно изумлен. „Вот из-за нее, из-за этой дряни“, — показала она на молодую изящную даму, которая казалась в этой квартире „как дома“. Из дальнейшего разговора выяснилось, что Валерьян Павлович изменил Сейфуллиной — с этой „рыжей дрянью“, и С. вместо того, чтобы возненавидеть соперницу, горячо ее полюбила. Провинившегося мужа услали на охоту в Уральск или дальше, а сами живут душа в душу — до его возвращения» (Т. 12. С. 369).
306
Рейснер Л.Собр. соч. Т. 1–2. М., 1928; «Книги Ларисы, — писал об этом издании Радеку Правдухин, — мы, конечно, купили. Издано неплохо».
307
Видимо, в дополнении к выписанным Радеку московским газетам Сейфуллина выписала ему и ленинградские; в письме Правдухина есть вопрос: «Получаете ли Вы „Красную газету“?»
308
Видимо, речь идет о статье Радека.
309
РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 1. Ед. хр. 112. Л. 52–54.
Затем был долгий перерыв. Летом Сейфуллина отправила Радеку (уже в Томск) телеграмму:
ДОРОГОЙ ДРУГ ШЛЮ СЕРДЕЧНЫЙ ПРИВЕТ ТОЧКА НЕ ПИСАЛА ПРИЧИНАМ ЛИЧНОГО ХАРАКТЕРА МНОГО БЫЛО НЕУРЯДИЦ СЕМЬЕ ПИШУ НЕ ЗАБЫВАЙТЕ МЕНЯ ПИШИТЕ ПОЛОВИНЫ ИЮЛЯ БУДУ ЛЕНИНГРАДЕ — ЛИДИЯ [310] .
Второе письмо Сейфуллиной было отправлено Радеку лишь осенью:
Виновата я перед Вами и перед Витольдом [311] безмерно, даже и прощения не прошу. Но так складывались обстоятельства, что очень трудно было писать письма именно друзьям. От алкоголя, от ленинградских туманов или вообще от всей, какой-то очень вялой жизни, более года страдала я мрачным ничегонехотеньем. Потом мы уезжали на Урал. Проехали тысячу верст в лодке, посмотрели пески, леса, степи, станицы и поселки. Поездка очень меня взбодрила. Там я совершенно ничего не пила, занималась физическим трудом и очень окрепла. Но по прибытии в Москву как-то опять ошалела: и выпила, и промоталась зря. Розу Маврикиевиу видел только один раз, на следующий день собиралась повидаться с ней у Нади Полуян [312] , но так и не смогла. Она мне порассказала о Вас. Очень радостно было услышать, что вы оба здоровы, а главное, бодры. Приехала домой, сразу принялась за рассказ. Поэтому опять не сразу написала. Сейчас кончаю рассказ, утомлена им, и письмо выходит с помарками, туго подыскиваются нужные слова. Получила Вашу открытку, дорогой Карл, спасибо, что не забыли меня, несмотря на мое упорное молчание. Жизнь у нас идет по-прежнему, только, к счастью, теперь оба хорошо работаем. Думаем из Ленинграда перебраться в Москву. Лариса была права: творческая работа в городе прошлого, в его жизни с замедленным пульсом, с туманами впридачу — трудна. Надо «стоять со своим лотком» (ее слова) в Москве или жить в настоящей, в живой провинции. Сейчас Валерьян в Москве, подыскивает квартиру, но едва ли удастся найти ее раньше лета. Впечатлений от поездки у меня много. Есть и отрадное, но слишком много «сердца горестных замет». Неожиданно для меня, несмотря на долгое мое молчание и полное отсутствие стараний с моей стороны, популярность моя в глуши в провинции — большая. В станицах и в селах ветеринары, комсомольцы, хорошо грамотные крестьяне, работники кредитных товариществ, даже бакенщики на Урале если не читали, то слышали мое имя, а большинство при дальнейшем откровенном разговоре здорово меня ругали. Искренней похвалы я что-то по совести ни от кого не слышала. Больше всего досталось за грубый натурализм. Но должна сказать, что оказалась я в почетной компании. Один крестьянин, рыбак из поселка Рубежинского разговаривал со мной как Бобчинский с Хлестаковым: «Если Калинина увидишь, Калинину скажи и Рыкову скажи, что проживаю я вот здесь, много страдал от казаков, сидел в тюрьме, сочувствующий пролетариату, сын у меня комсомолец, дочь коммунистка, всё расскажи, и скажи им, что я недоволен». Следом за этим он стал крыть Троцкого, всю оппозицию за то, что пшено у них 80 копеек, а в городе 6 рублей пуд. Я хорошо помню Ваш приказ: «Лидия, не говори о политике, ничего не понимаешь». А когда уезжала за границу еще Вы добавили: «Не говори, пожалуйста, как Пильняк, от лица Совнаркома». Я и не говорила, смиренно выслушивала. Пишу это не потому, что мне известно что письмо будет продезинфицировано в соответствующей лаборатории. Я — человек не трусливый, не боюсь ответственности — ни за свои мысли, ни за свои слова. А пишу Вам искренно о том, что у меня у самой смятенье мыслей и чувств и слева, и справа для меня все неясно. «Растерян мыслями и все чего-то ожидаю». Поэтому никак в рассужденья пускаться не могла, только жадно все слушала, вбирала в себя для переработки. Теперь, когда буду писать свои произведения, откроется для меня и мой собственный вывод. Но очень хотелось бы повидаться с Вами, побеседовать, получить порцию Вашей брани и разъяснений. В письмах это сделать трудно. И хоть нет у меня никакого тайного рассужденья, которого я не могла бы вести где угодно, неприятно все таки, что письма читают. Содержание моего письма к Муське Натансон о делах глубоко личных, о наших с Валей временных тяжелых переживаниях мне сообщили со стороны. Но это — ерунда. В конце концов революция обязывает к неудобствам житейским. По необходимости, можно поспать и в открытой спальне, претерпеть и разглашенье моих личных злоключений. Муська была в Ленинграде во время моего отсутствия, теперь ее отправили куда-то на курорт, и она еще не вернулась оттуда. Ида очень потрясена смертью Мих<аила> Михайловича [313] . А у меня тяжелое чувство. Мы с ним при последней встрече поругались. А перед мертвым всегда чувствуешь свою вину. Он был очень хороший человек, и мы дружили с ним еще в Сибири. В Уральске виделась с Преображенским. Пообедали вместе в кооперативной столовой. Он звал к себе, но не удалось пойти, недолго мы там пробыли. Он много работает в тиши своего захолустного жилья. Но есть и уклончик: граммофон завел. Очень хвалился своим граммофоном. Я советовала еще — канарейку. Курьезно как я его разыскивала. Я знала, что он служит в каком-то отделе Губисполкома. Пошла туда. Губисполком переезжал в этот день, отделы не работали. Пошла в редакцию местной газеты. Спрашиваю: «Товарищи, вы не знаете, где живет Преображенский? Хочу его повидать, он — мой хороший знакомый». Если б я спросила адрес какого-нибудь белогвардейца, впечатление, вероятно, было бы такое же. Все очень удивились, сухо и строго объявили, что не знают, да и откуда им знать. Пошла я в столовую, встретила своего старого знакомого т. Коростина. Он работал в ГПУ в Оренбурге, в Уральск приехал по делам на несколько дней. Он был пред<седателем> Губчека в Челябе, и мы вместе с ним работали в комиссии по улучшению жизни детей. Разговорились. Здесь же в столовой были местные губисполк<омовские> работ<ники>, подходившие к нашему столику. От них я узнала адрес Преображенского, но в тот день был товарищеский ужин по случаю нашего приезда, и я к нему не попала. Наутро пошли к нему в Губисполком и пообедали вместе в той же столовке. По приезде домой я нашла на столе письмо от Примакова [314] . Он писал из Ташкента, что скоро будет в Москве, оттуда думает приехать повидаться. Он лечился от бешенства, его укусила лошадь. Письмо его какое-то вялое и грустное,может быть от нездоровья. Бабель Тамару бросил. С горя или из-за пылкого темперамента сошлась она с Всеволодом. Из-за этого чуть было наша дружба не крахнула. Я Всеволоду публично (в кабаке Лит<ературно> худож<ественного> кружка в Москве) при многих любопытных не подала руки за то, что он не защитил Ал<ександра> Конст<антиновича> [315] . Тамара встала на сторону Всеволода, заявила, что этот мой жест она принимает и на свой счет. Мне было очень больно. Я очень люблю Тамару. Она — талантливый и душевно большой человек. Но в последний мой приезд в Москву мы с ней встретились случайно, объяснились, она признала мою правоту, и мы с ней опять друзья, но конечно, не с Всеволодом. Я его любила, но теперь у меня к нему острая неприязнь. Презренный человечишко. С Ритой мы тоже были долгое время в разрыве. Она, по глупости, по мещанским навыкам вмешалась в нашу передрягу с мужем, выступила непрошено на мою защиту, я ей запретила бывать у нас. Но теперь все улеглось. Она милая душевная девчонка. Мы опять дружны. Терпели они материальный крах, опять сильно нуждались, но сейчас она служит на 70 руб. Работает и Дымов. Наш среброкудрый Воронский очень от волос похорошел, много пишет, хоть мало печатает. Напишите, Карл, как Вы живете. Рита летом была в Новосибирске. Ей там рассказывали, что студенты в Томске за пятак показывают приезжим «живого Радека». Милый мой Радек, как я соскучилась, двугривенный бы не пожалела, чтоб поглядеть на Вас живого. Из Витольдова имущества извлекла я Вашу фотографию с Соней [316] . Она стоит у нас в столовой. Витольду низко кланяюсь. Отдельно не пишу, устала, вот какое письмище намахала. Пусть он напишет мне: выслать ему драповое пальто или уже поздно. Я проездила долго, надо было к осени выслать. Не забывайте меня, дорогой мой друг. Мы с Валей постоянно Вас вспоминаем. Он бы приписал сейчас сам, но он в Москве.
310
РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 1. Ед. хр. 112. Л. 62.
311
С В. К. Глинским Сейфуллину связывали дружеские отношения; в архиве Радека сохранилось письмо Сейфуллиной, посланное в Москву его приемному сыну (на адрес Р. М. Радек) 18 ноября 1929 г.: «Дорогой Витольд. Когда Вас провожали в Сибирь, я привезла провизию в кожаном черном портфеле. Это портфель моей сестры, он сейчас ей нужен, а у меня нет и купить сейчас не удается. У меня маленькая денежная заминка. Если он у Вас уцелел, пришлите, пожалуйста. Если утерян, не беспокойтесь. Я забыла Вам сказать о нем, когда Вы у нас были. Ждем статью. Был Орлов, очень мне понравился. Я согласилась выступить у них на заводе. Сердечный поцелуй Карлу и Розе Маврикиевне. О себе писать нечего. Живу хорошо, работаю. Не забывайте. Л. Сейфуллина» (РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 1. Ед. хр. 112. Л. 61).
312
Надежда Полуян — член большевистской партии с 1915 г., жена одного из лидеров левой оппозиции И. Т. Смилги.
313
Имеется в виду Ида Владимировна Лашевич — жена одного из создателей Красной Армии Михаила Михайловича Лашевича, сосланного за участие в левой оппозиции на Дальний Восток членом правления КВЖД и там скончавшегося. Ида Лашевич работала директором Государственного еврейского театра в Москве, и в 1928 г. ей объявили партвыговор за то, что она разделяла взгляды левой оппозиции. Тело М. М. Лашевича было доставлено поездом в Ленинград и там захоронено на Марсовом поле (затем могила уничтожена, а после 1956 г. восстановлена). После смерти мужа 21 сентября 1928 г. И. В. Лашевич писала Радеку из Москвы: «Дорогой Карл! Ты, значит, поздно получил мою телеграмму. Я думала, что тебе было бы легче, если бы ты встретил его тело. Как ни безумно тяжело мне, все-таки то, что я с ним проехала этот последний путь, облегчило для меня горе утраты. Теперь группа товарищей решила издать сборник его памяти. В какую форму он выльется — сказать трудно. Думают по образцу красинского. Напиши, дорогой друг. Срок — месяц. Послать по моему адресу: I Дом Советов к. 213. Количеством и обработкой материала — не стесняйся. Привести в порядок успеем, когда соберем всё. Привет! Ида» (РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 1. Ед. хр. 106. Л. 2–3).
314
Имеется в виду Виталий Примаков — военачальник, комкор, в 1920-е гг. участник левой оппозиции, отправлен на работу в Афганистан; в 1928 г. отошел от оппозиции; в 1930-е гг. — зам. командующего Ленинградским военным округом, в 1936 г. арестован, расстрелян. Радек был одним из близких к нему людей (см.: Роговин В.1937 М., 1997. С. 376).
315
Воронского. Не только Сейфуллина считала, что Вс. Иванов не поддержал столь многое сделавшего для него Воронского после его изгнания из журнала; см., например, показания Бабеля: «После снятия Воронского с „Красной нови“ он стал чем-то вроде „воеводы без народа“. Обнаружил колебания Всеволод Иванов — это было сочтено за предательство» ( Поварцов С.Причина смерти — расстрел. С. 57).
316
Софья Карловна Радек — дочь К. Б. Радека; в 1937 г. была выслана вместе с матерью в Астрахань.
Да! здесь тоже в Доме ученых живет Пригожин [317] . Он опять с Таней, Ирочка от него ушла, принесла ему много всяческих неприятностей. И он, и Таня бывают у нас ежедневно, играют в пинг-понг. Оба просили передать Вам сердечный привет. Л.С.
P. S. Напишите, не надо ли Вам чего-нибудь прислать, книги или из одежды что-нибудь. Если табаку, то какого? Вы ведь в этом отношении гурман.
Завтра 11 лет [318] . Сердечно поздравляю с большим праздником [319] .
317
Речь идет об А. Г. Пригожине — научном работнике, члене РКП(б) с 1918 г., директоре ИФЛИ, арестованном в 1936 г.
318
Годовщина Октябрьской революции.
319
РГАСПИ. Ф. 326. Оп. 1. Ед. хр. 112. Л. 55–60.
…Сейфуллина не выступила на московском писательском митинге, посвященном окончанию процесса по делу Радека и других, хотя ей и могли напомнить о дружбе с «врагом народа». В 1938-м арестовали В. П. Правдухина. Из опубликованных сочинений мемуаристов не узнать, что пережила в те годы Лидия Николаевна. «Она не знала иезуитской заповеди: „падающего толкни!“» — сказал Фадеев уже после смерти Сейфуллиной [320] .
В 1939 г. большую группу писателей представили к наградам. Бабеля, Пастернака, Олешу и Эренбурга из списка вычеркнули лично Фадеев и Павленко [321] . Остальных проверял Берия. Секретарь ЦК Андреев докладывал Сталину, что «просмотрев с тов. Берия списки писателей», он считает, что заслуживают внимания материалы НКВД, компрометирующие нескольких писателей. Далее были перечислены девять имен. Среди них Сейфуллина [322] .
320
Сейфуллина 3.Моя старшая сестра. С. 160.
321
Литературный фронт. История политической цензуры 1932–1946 гг. Сб. документов. М., 1994. С. 38.
322
Там же.С. 39.
Эпистолярный архив Карла Радека 1930–1936 гг., если он не уничтожен, остается недоступным исследователям. Надо полагать, в нем было немало писательских писем — эти годы Радек выступал в печати не только как публицист, но и как литературный критик, причем литературные статьи его, как и доклад на Первом съезде советских писателей, обычно вызывали заметный резонанс: зачастую то, что мог себе в этих выступлениях позволить Радек (разумеется, с предварительного разрешения Сталина), не мог позволить никто из советских авторов (таковы, например, две известинские — 18 и 25 мая 1934 г. — статьи Радека о романе И. Эренбурга «День второй», в которых утверждалось право советских людей прочесть «не сладкий» роман о Кузнецкстрое и отвергалась демагогически разгромная критика этого романа)…
Карл Радек был арестован 16 сентября 1936 г.; он сдался через 79 суток, проведенных на Лубянке, и не только начал давать требуемые показания, но взял инициативу в свои руки и стал творческим соавтором фантастического сценария будущего процесса (его подробности он обсуждал лично со Сталиным). Судебный процесс по делу «антисоветского троцкистского центра», где Радек наряду с Пятаковым и Сокольниковым, был главной фигурой, начался 23 января 1937 г. и продолжался неделю.
25 января 1937 г. состоялось заседание Президиума Союза советских писателей, посвященное начавшемуся процессу; на нем крови подсудимых требовали Вс. Иванов, Б. Пильняк, К. Федин…
В резолюции заседания было записано: «Одной из неотложных задач в свете выявившихся обстоятельств является, по правильному указанию тт. Безыменского, Сельвинского, Суркова и др., всестороннее разоблачение капитулянтских литературных концепций Радека и Бухарина [323] , немало вреда принесших советской литературе, концепций, дающих искаженное представление о пролетарской литературе СССР и Запада и ориентирующих литературную молодежь в направлении, явно враждебном марксистско-ленинскому пониманию искусства».
323
Н. И. Бухарин еще не был арестован, но отмашку писателям «разоблачать» его уже дали.
26 января 1937 г. «Литературная газета» напечатала передовую статью «Нет пощады изменникам!» и массу писательских откликов на московский процесс — статьи А. Толстого, К. Федина, Ю. Олеши, А. Новикова-Прибоя, М. Шагинян, Вс. Вишневского, М. Козакова, Л. Леонова, В. Шкловского, И. Бабеля, А. Караваевой, М. Ильина, С. Маршака, Н. Огнева, А. Платонова, Г. Фиша, Л. Славина, В. Луговского, К. Финна, Д. Мирского, Б. Лавренева, Р. Фраермана, А. Малышкина.