Писатели и советские вожди
Шрифт:
Отношение Вильмонта к Троцкому выражено определенно. Было ли оно следствием общего неприятия большевистского режима, к которому пожилой, интеллигентный автор мог прийти перед смертью в начальную пору горбачевской перестройки? Вот как он дальше восторгается «Высокой болезнью»: «Гениальная словесная живопись-лучше не скажешь! Писатель был покорен и восхищен этим историческим выступлением великого вождя Партии; не перестал говорить и восторгаться Лениным и его речью. Убеждал всех встречных и поперечных, что только Ленинским путем можно и должно идти навстречу будущему; все прочие (какие? — Б.Ф.) пути несостоятельны, ибо неисторичны» [157] . Особенно впечатляют здесь «партия» и «ленинским» с большой буквы и без какого-либо скрытого сарказма, а также следующее за этими словами сожаление, что Пастернак, прослушав речь вождя, не ушел со съезда «последовательным ленинцем». После этого уже не удивляет изложение телефонной беседы Пастернака со Сталиным (вообще Вильмонту везло оказываться свидетелем «судьбоносных» бесед Пастернака!), вставленное в рассказ об отношении Пастернака к акмеистам: «Кого он недолюбливал, так это Мандельштама. И все же, несмотря на свою нелюбовь
157
Вильмонт Н.О Борисе Пастернаке. С. 161.
158
Там же.С. 217.
Скорей всего Н. Н. Вильмонт не знал, что в 1977 г. в Турине было опубликовано письмо, написанное Б. Л. Пастернаком В. Я. Брюсову 15 августа 1922 г. в Петрограде перед самым отплытием в Германию (это — второе, а на самом деле первое и главное свидетельство о встрече Пастернака с Троцким). Это письмо нельзя было напечатать в СССР полностью из-за следующих строк: «Перед самым отъездом вызвал меня к себе Троцкий. Он более получаса беседовал со мною о предметах литературных, жалко, что пришлось говорить главным образом мне, хотелось больше его послушать, а надобность в такой декларативности явилась не только от двух-трех его вопросов, о которых — ниже; потребность в таких изъяснениях вытекала прямо из перспектив заграничных, чреватых кривотолками, искаженьями истины, разочарованьями в совести уехавшего. Он спросил меня (ссылаясь на „Сестру <мою жизнь>“ и еще кое-что, ему известное) — отчего я „воздерживаюсь“ от откликов на общественные темы. Вообще он меня очаровал и привел в восхищение, надо также сказать, что со своей точки зрения он совершенно прав, задавая мне такие вопросы. Ответы и разъясненья мои сводились к защите индивидуализма истинного, как новой социальной клеточки нового социального организма» [159] .
159
Пастернак Б.Собр. соч.: В 5 т. М., 1992. Т. 5. С. 134.
Далее Пастернак, чья книга «Сестра моя жизнь» только что вышла в России и принесла ему известность, значительно большую, нежели прежние публикации, передает содержание своего монолога Троцкому о поэзии и революции:
«Проще: я начал с предположительногоутвержденья того, что я современен и что даже уже и французские символисты, как современники упадкабуржуазии, тем самым принадлежат нашему времени, а не истории мещанства; если бы они с мещанством разделяли его упадок — они мирились бы с литературой периода Гюго и молчаливо-удовлетворенно погибали, а не остро чувствовали и творчески себя выражали. Я ограничился общими положеньями и предупрежденьями относительно будущих своих работ, задуманных еще более индивидуально. А вместо этого мне, может быть, надлежало сказать ему, что „Сестра“ — революционна в лучшем смысле этого слова. Что стадия революции, наиболее близкая сердцу и поэзии, — что, — утрореволюции и ее взрыв, когда она возвращает человека к природечеловека и смотрит на государство глазами естественного права(америк. и французск. декларации прав), выражены этою книгою в самом духе ее, характером ее содержанья, темпом и последовательностью частей и т. д. и т. д.».
Тут нельзя не вспомнить для сравнения, что когда в июне 1934 г. Борис Леонидович, единственный раз в жизни и не по своей инициативе, говорил по телефону со Сталиным (об арестованном Мандельштаме) и под конец разговора заметил, что хотел бы встретиться с вождем и поговорить, а на его вопрос: «О чем?» — ответил: «О жизни и смерти…», Сталин повесил трубку [160] (но, правда, жизнь поэту сохранил)…
В архиве Л. Б. Каменева сохранилось несколько писем Л. Д. Троцкого 1922 г., которые иллюстрируют его подход к литературной политике.
160
См.: Мандельштам Н. Я.Воспоминания. М., 1989. С. 137.
Начнем с писем, связанных с запретом сборника Бориса Пильняка «Смертельное манит» (он вышел в 1922 г. в издательстве Гржебина). Главлит, как именовалась советская цензура, эту книгу Пильняка к изданию разрешил, но специальные политконтролеры ГПУ, читавшие независимо от цензуры всю печатную продукцию, оценили повесть Пильняка «Иван да Марья» (она входила в этот сборник) как «враждебную, возбуждающую в среде обывателей контрреволюционные чувства, дающую превратное представление о коммунистической партии». Об этом 31 июля 1922 г. они доложили заместителю начальника ОГПУ И. С. Уншлихту; предложение полит-контролеров оказалось простым: временно, до особых распоряжений, книгу запретить [161] .
161
Власть и художественная интеллигенция. С. 736.
На другой день Уншлихт распорядился тираж книги конфисковать. Узнав об этом, Троцкий уже 2 августа 1922 г. написал записку членам Политбюро Каменеву и Сталину:
В соответствии со всей нашей политикой по отношению к литераторам предлагаю арест книги Пильняка немедленно снять и объяснить его как недоразумение. 2 VIII 22 г.
162
РГАСПИ. Ф. 323. Оп. 1. Ед. хр. 140. Л. 1.
Сталин, похоже, на обращение Троцкого не отреагировал. Тогда 4 августа Троцкий обратился официально в секретариат ЦК (не упоминая фамилии Сталина):
Предлагаю немедленно поставить на разрешение Политбюро вопрос о конфискации, наложенной на книгу Пильняка «Смертельное манит». Ни по содержанию, ни по форме эта книга ничем не отличается от других книг Пильняка, которые, однако, не запрещены и не конфискованы (и совершенно правильно). Обвинение в порнографии неправильно. У автора наблюдается несомненная склонность к натуралистической необузданности. За это надо его жестоко критиковать в печати. Но натуралистические излишества, хотя бы и грубые, несомненно, в художественном произведении не являются порнографией. В отношении автора к революции та же двойственность, что и в «Голом годе». После того автор явно приблизился к революции, а не отошел от нее. В согласии с уже состоявшимся решением ЦК по отношению к авторам, развивающимся в революционном направлении, требуется особая внимательность и снисходительность. Конфискация есть грубая ошибка, которую нужно отменить немедленно. 4. VIII — 22 г.
163
РГАСПИ. Ф. 323. Оп. 1. Ед. хр. 140. Л. 3. Впервые: Вопросы литературы. 1998. № 3. С. 292.
На письме помета: «Согласен. Л. Каменев».
10 августа 1922 г. на заседании Политбюро по сообщению Троцкого было принято решение, в котором легко ощутим почерк Сталина:
О конфискации книги Б. Пильняка «Смертельное манит» (Троцкий).
а) Отложить до следующего заседания, не отменяя конфискацию.
б) Обязать Рыкова, Калинина, Молотова и Каменева прочесть рассказ Пильняка «Иван да Марья», а всех членов ПБ — повесть <Пильняка. — Б.Ф.> «Метель» в сборнике «Пересвет» [164]
164
См.: Власть и художественная интеллигенция. С. 41–42.
Через неделю, 17 августа 1922 г., Политбюро постановило:
Предложить ГПУ отменить конфискацию книги Пильняка «Смертельное манит»… [165]
Мотивированная позиция Троцкого по поводу книги Пильняка отнюдь не означала проявления с его стороны идеологического либерализма. 4 августа 1922 г., в тот же день, когда Троцкий писал в секретариат ЦК, протестуя против конфискации книги Пильняка, он направил Сталину и Каменеву и другое письмо:
165
Там же. С. 42.
В Москве начал выходить альманах «Авангард» [166] с участием партийных товарищей под редакцией Оскара Блюма [167] . Что это значит? Неужели же он на свободе и имеет возможность даже редактировать сборники? Он неизбежно станет источником величайшей заразы. Полагаю, что тут нужно принять решительные меры.
166
Журнал «Авангард» начал выходить в Москве 10 августа 1922 г. (редакция — на Тверской, 33) в издательстве «Книгопечатник» под редакцией О. В. Блюма. Среди сотрудников журнала были названы писатели Н. Асеев, С. Буданцев, С. Городецкий, О. Мандельштам, Б. Пастернак, К. Федин, художник Г. Якулов, проф. М. Рейснер и др. Журнал печатал статьи и обзоры на темы истории, политики, литературы, театра, живописи. В августе 1922 г. вышел и № 2 (тираж 3000), а в сентябре — № 3 (тираж 1500) с анонсом печатающегося № 4 (в нем, в частности, значились очерки Б. Пильняка «Из-за границы» и статья о нем Я. Брауна), после чего издание «Авангарда» прекратилось.
167
О. В. Блюм в 1921 г. — режиссер московского театра Незлобина (должен был ставить в этом театре «Розу и крест» А. Блока, но в результате конфликта покинул театр). В журнале «Авангард», который О. Блюм редактировал, были напечатаны его статьи «Джордж-Бернард Шоу» и «Новая литература по истории социализма» (№ 2), «Портрет Якулова» (№ 3). В № 2 «Авангарда» анонсировалась статья О. Блюма «Уроки Октябрьской революции. И. Диктатура и Демократия», но напечатана в № 3 она не была; эта же статья значилась и в помещенном в № 3 анонсе невышедшего № 4. В 1923 г. О. В. Блюм эмигрировал.
168
РГАСПИ. Ф. 323. Оп. 1. Ед. хр. 140. (Письма Л. Д. Троцкого Л. Б. Каменеву и др. по литературно-издательским делам). Л. 2. По другому источнику напечатано в кн.: Большая цензура. Писатели и журналисты в Стране Советов 1917–1956. М., 2005. С. 52. Там же напечатано еще одно письмо Троцкого — в Секретариат ЦК от 19 октября 1922 г.: «Я получил от Оскара Блюма прилагаемое при сем письмо. Мое мнение такое, что литературную деятельность ему разрешить нельзя: его „сочувствие“ коммунистической партии может иметь только отрицательный вес. Полагаю, что он убежит за границу».