Писательская рота.

Рунин Борис Михайлович

кабине рядом с водителем — только что назначенный в

нашу роту политрук. У него желтое лицо, его треплет

малярия. Я сижу у борта с правой стороны. Рядом со мной

Кунин. Передо мной Фурманский. Он теперь наш

отделенный командир. Висящий у него на шее бинокль —

красноречивое свидетельство его особого положения

среди нас. Перед Фурманским — Сафразбекян. С ним

рядом Бек.

Вообще—то Бек не в нашем взводе. Больше того,

он вообще

отозван из дивизии в распоряжение журнала

"Знамя". Но упросил командование и вот теперь едет с

нами. Мы сидим, положив вещевые мешки у ног,

поставив винтовки между коленями. Бек уже без

винтовки. Впервые на моей памяти он молчалив и

серьезен.

Пока командир роты уточняет с водителем

маршрут, русоволосая жена Кунина ходит вдоль нашей

машины и, то и дело улыбаясь Косте, наделяет каждого из

сидящих в кузове бойцов большим бутербродом— кусок

ослепительно белой булки с красной икрой. Подумать

только — с икрой! Что касается подарков, то их, кроме

папирос, раздать не успели.

Жена Росина стоит поодаль с мужем, специально

вызванным из второй роты на это неожиданное и

радостное свидание. Через несколько минут мы

отправляемся в путь. За нами еще две или три машины.

Наш ротный в последней.

Забегая вперед скажу, что дальнейшая судьба обеих

женщин, так же как и администратора клуба, не выяснена.

При каких обстоятельствах они погибли, никто не знает. Я

видел тогда Кунину и Росину первый и последний раз.

Неизвестно, при каких обстоятельствах погиб и сам

Росин.

Много—много лет спустя в коктебельском доме

творчества ко мне подошла молодая красивая женщина,

приехавшая сюда, к теплому морю, с двумя своими

девочками—подростками. Мне накануне сказали, что это

жена писателя Иона Друцэ. Но я не знал, что это дочь

Росиных. Она надеялась услышать от меня хоть что—

нибудь о судьбе родителей. К сожалению, я мог рассказать

ей лишь то, что уже поведал читателю.

Быстро вечереет. Мы едем какими—то глухими

проселочными дорогами. Первое время еще слышатся

разговоры, шутки, даже смех. Правда, в нем

проскальзывают нотки нервозности и минутного

возбуждения. Но вот мы проезжаем разбомбленный,

сожженный Дорогобуж и все умолкают. Даже Бек не

раскрывает рта. Только мы с Костей словно по инерции

еще обмениваемся изредка случайными репликами.

С наступлением осенней темной ночи на горизонте

возникает и постепенно ширится багровое зарево. Порой

оттуда доносятся звуки далекой канонады. Потом и они

смолкают.

Мы едем с погашенными фарами, в полной

тишине, и только на лесных участках от деревьев

тревожно отдается гул мотора. Дорога то и дело петляет, но, судя по компасу, мы продвигаемся на юго—юго—

запад. А зарево становится все обширнее и все ближе —

видимо, оно—то и служит теперь водителю главным

ориентиром.

В какой—то большой, но по—ночному

совершенно безлюдной деревне, словно вымершей, мы

останавливаемся и поджидаем идущие за нами машины.

Однако тщетно. За нами никого нет. Неужто они

заблудились и теперь плутают во мраке? А время идет, и

водитель нервничает: ему приказано достигнуть пункта

назначения еще затемно. Ко всему прочему у политрука, по—видимому, высокая температура — он почти

безучастно сидит в кабине и тяжело дышит.

И мы едем дальше. Одни. Едем долго. Наконец

останавливаемся в каком—то селении, проехав его из

конца в конец: надо все—таки уточнить, где мы.

Фурманский стучится в последнюю избу. Все правильно,

наш водитель молодец! Следующая деревня — конечный

пункт нашего маршрута. До нее рукой подать. Однако

дорога туда плотно забита эвакуируемым на восток

огромным стадом, как выясняется, заночевавшим тут с

вечера. Из—за скопления коров не только проехать —

пройти невозможно.

— Куда вы торопитесь? — ехидничает по нашему

адресу какой—то дед из числа сопровождающих стадо

погонщиков.— Там же, небось, еще с вчера немцы...

Этого еще не хватало! Ведь в ту деревню с минуты

на минуту должны прибыть наши подразделения.

— Пошли, друзья,— говорит Фурманский.—

Необходимо срочно разведать, что тут происходит. Иначе

быть беде.

После недолгих переговоров с хозяевами крайней

избы мы укладываем там на лавку нашего политрука.

Кунин с остальными бойцами остается у пулемета.

Фурманский, Сафразбекян и я устремляемся в сторону

интересующей нас деревни. Надо торопиться—на востоке

уже маячит светлая полоска.

Длинными перебежками вдоль темнеющего

лесочка нам удается быстро приблизиться к цели.

Странно — на горке кое—где огоньки. Неужели в окнах?

Осторожно, крадучись, иногда ползком пробираемся к

огородам злополучного селения. Злополучным оно

оказалось еще и потому, что с севера к нему, как теперь

выясняется, можно проехать и другой дорогой. Уже

начинает светать, и это становится все очевиднее. Как же