Письма 1886-1917

Станиславский Константин Сергеевич

Надо, чтобы бабушка (Ольга Тимофеевна) переехала к нам, если удалось ее перевезти с Кавказа.

Это письмо надо бы как-нибудь дать прочесть детям, Сулержицкому, в театре (Немировичу-Данченко), дома, то есть Дуняше (но на Кавказ Ольге Тимофеевне не посылать).

Теперь какие наши планы, как вернуться в Россию. Для этого мы сидим здесь, так как в Германии ничего понять нельзя. Лучше всего можно иметь сведения в Милане, но еще вопрос, можно ли переехать ее границу, которая сейчас укрепляется, а во-вторых, по выезде в Италию — можно ли будет вернуться в Швейцарию, если там нас будут гнать. Сейчас Качалов хлопочет и о том и о другом, то есть и о праве выезда и о возвращении, но неизвестно, удастся ли ему это и будут ли осуществимы и действительны все эти бумаги, визы и проч. формальности здешних русских, швейцарских и других властей. Пока будем выяснять положение вещей здесь, так как

здесь административный центр. Беда в том, что сейчас еще ничто не выяснилось и мы абсолютно ничего не знаем о том, что происходит в России и других странах. Здесь ведь та же Германия, и мы ее враги. Конечно, нас теперь не гонят, как паршивых, загнанных, затравленных собак, как это было в Мюнхене, Линдау; но… здесь нас не любят, и это очень тяжело. Но плюс здесь тот, что мы понимаем друг друга, а в Италии мы ничего говорить не можем и лишаемся языка. Кроме того, здесь два санкт-петербургских юриста — Раппопорт и Исайченко. Они лучше меня разбираются в положении. Корабли, на которые будут отправлять бесплатных русских, — очень дешевенькие и плохенькие. Для дорогого и хорошего надо достать деньги. Временно ли прекратили выдачу по аккредитиву и размену денег, или нет — вот вопрос первенствующей важности для нас. Прикажи телеграфировать сюда, можно ли перевести (и есть ли деньги для перевода сюда). Адрес для телеграмм лучше всего такой: Suisse, Berne, Pension Eden-pour, m-r Rappaport — для меня. Пока мы живем в плохеньком пансионе Montanо (на Ziegler-stra??? Опять эта буква!e) и платим 4 1/2 франка с персоны (tout compris [55] ). Но… скоро цены будут возрастать… Сейчас говорят, что Америка организует перевозы русских под интернациональным флагом. Вот это было бы солидно, так как теперь при всех других комбинациях — 90 % вероятности попасть в руки неприятеля и быть высаженными на турецкий берег, что и произошло на этих днях. Бедные Качаловы и другие принуждены решиться на такую опасную авантюру, а я с женой должны сидеть пока здесь, до нового (быть может, еще более опасного) случая. Это письмо я посылаю с Качаловым. Тороплюсь кончить его, так как он скоро уезжает. Не откажись приказать кому-нибудь сказать по телефону в театр Немировичу-Данченко, в контору — Шамшину, ко мне домой — Дуняше. Пусть приедут к контору те, кто интересуются моей судьбой, и прочтут письмо. После этого письмо надо отправить Сулержицкому для прочтения детям (направить ему, а не прямо детям, так как я не знаю их состояния и боюсь взволновать).

55

за полный пансион (франц.).

Благословляю тебя, люблю, заранее благодарю, и, если ты осиротел благодаря войне в своей семье, — дай возможную частичку ума и опыта моим детям до нашего возвращения, которое мы будем ускорять и форсировать по мере наших физических и материальных сил. Обнимаю тебя, Панечку, бедных и милых детей и молю бога о том, чтобы мировой ужас и безумие стали в конце концов невозможными для всех и прекратились, хоть на время, чтобы вернуться домой. Здесь не проживешь, такая тяжелая атмосфера среди полувражеского лагеря.

Если увидишь детей, скажи, что они, больше чем когда-нибудь, являются целью всей нашей жизни. Мы рвемся к ним, но чтоб они были спокойны, — от экстаза и безумия мы себя охраняем и зря не бросимся, зря рисковать жизнью не будем, тем более что не мы теперь владеем своей судьбой, а она нами. Всем родным, театральным друзьям и знакомым шлем самые теплые, любовные чувства и от всей души любим и жалеем. Страдаем за всех.

Горячо любящий тебя

Костя

Сейчас опять совещались. 1) Без денег отсюда не выбраться. 2) Пока по аккредитиву ничего не дают. 3) Меняют только франки французские на швейцарские, и то не больше 100–200 франков на человека. 4) Кое-кто здесь получал деньги.

Если возможно, прислать из моих денег тысяч 5-10 франков (хорошо бы швейцарских).

Адрес: Suisse, Berne, Poste restante.

Если на P. R. нельзя, то по следующему адресу: Suisse, Berne, Zieglerstra??? опять буква e, Pension Montano.

Как тут понять?! Вчера еще в посольстве уверяли, что итальянские корабли ходят с математической точностью, а сегодня секретари посольств предупреждали, что Адриатика в опасности, а Родичев прислал отчаянную телеграмму о том, что в Италии до 4000 человек ждут пароходов, которые не отходят. И не к кому обратиться. Попасть же второй раз в плен — неохота. Ведь если Италия мобилизирует и нарушит нейтралитет, и, как говорят, снова вступит

в тройственный союз, мы будем ее врагами. Если же, напротив, Италия останется врагом Австрии — нельзя ехать на итальянском пароходе, так как в него будут стрелять!! Как же быть?

468*. Вл. И. Немировичу-Данченко

Телеграмма

16 августа 1914

Беатенберг

После Вашей телеграммы в Мариенбад ¹ бесконечные препятствия мешают возвращению в Россию. Если бог поможет, вернемся в конце нашего сентября. Телеграфируйте Ваши планы. Сегодня открытие сезона ². Мыслями, душой со всеми вами.

Станиславский

469. Л. Я. Гуревич

16 сентября 1914

Москва

Дорогая Любовь Яковлевна!

Пишу два слова из Москвы. Приехали. Живы, относительно здоровы, если не считать истрепавшихся нервов.

От Вас не получали никаких известий и потому через каждый час вздыхали и говорили: «бедная, бедная Любовь Яковлевна!»

Слава богу, все обошлось.

Душевно болеем за Вас, узнав о судьбе Вашего бедного брата. Это временно, по случаю войны.

После Вашего отъезда было самое нудное и невыносимое время. Хождение по банкам, консульствам, телеграфам. Собирание по крупинкам денег, хлопоты по получению билетов. Обсуждение и выбор маршрута. «Дарданеллы закрыты!», «Дарданеллы открыты!» Туман на горах, тоска на сердце. Я ослаб и захворал, пролежал с неделю. Прыскали мышьяк, накачивали бромом. Немецкие газеты врали, пугали и доводили до отчаяния. С переездом в Женеву стало сразу легче. В Лионе было жутко и очень чувствовалась близость войны. В Марселе — беспечный Париж, жара, солнце. До Мальты сильно покачало. Потом ехали хорошо. В Турции было очень страшно. Особенно эпизод со встречей «Гебена» ¹. На Черном море ждали бури, так как было равноденствие, но проехали без всякой качки.

Напишите о себе. Кланяемся, помним, любим.

Ваш К. Алексеев

Вторник

470. Л. Я. Гуревич

2/Х 914

2 октября 1914

Москва

Дорогая Любовь Яковлевна!

Спасибо за письмо. Репертуар наш изменился, насколько возможно.

Открываем возобновлением «Горя от ума» (Добужинский исправляет прежнюю постановку) ¹.

Потом идет Щедрин. Не ставить его нельзя, так как все уже готово, а бросать готовую уже постановку — нет денег и времени. И, право, против Щедрина ничего нельзя сказать. Это сатира, но и в ней сказывается русская мощь ².

Третья постановка — Пушкина: «Каменный гость», «Пир во время чумы» и «Моцарт и Сальери» ³.

Очень может быть, что «Калики» перенесутся на большую сцену Художественного театра.

«Осенние скрипки», вероятно, останутся в студии ⁴.

В студии скоро пойдет «Сверчок на печи» Диккенса.

Забыл написать. Весь наш багаж нашелся. Он был разыскан в Мюнхене — гостиница «Roter Hahn», a потом переслан в Линдау экспедитору, у которого он пока и застрял. Хлопочем получить багаж, но, пожалуй, до окончания войны это не удастся. Жена подробно пишет Вам об этом.

Я должен был оставить все свои записки, материал и все Ваши выписки в Женеве у Эрнестины (гувернантки детей). Но мне так тоскливо без этих выписок. Нельзя ли велеть переписать их за мой счет и выслать мне? Напишите, сколько это будет стоить, и я тотчас же вышлю деньги.

Что сказать о себе? Война так давит меня и всех, что приходится из последних сил напрягаться, чтобы работать в искусстве, которое стало таким лишним, ненужным.

Целую Вашу ручку, и всем Вашим душевный привет.

Ваш К. Алексеев

Очень понимаю Вашу боль за брата и не нахожу слов, чтобы утешить Вас. Вспоминая все муки, которые переживают теперь миллионы людей из-за Вильгельма Преступника, начинает казаться, что судьба Вашего брата сравнительно терпима. А пройдет война, и надо думать — его вернут. Все это, конечно, плохо утешает…

471*. Л. А. Сулержицкому

27 октября 1914

Москва

Дорогой Сулер.

Избави бог кого-нибудь насиловать. В сегодняшней помпе прославляют не войну (неужели я похож на воина?) ¹.