Письма 1886-1917
Шрифт:
Тебе комнаты не снимали, сами переезжаем туда 28 июля (Кира раньше). Напиши, во-первых, к какому числу записать тебе комнату, а во-вторых, запиши заранее место из Киева на Минеральные воды. Сюда идет один вагон-микст I и II кл. Это очень мало, и надо заблаговременно послать письмо. О себе ничего не пишу. Ты так все хорошо знаешь. Я целый день пишу, но на этот раз не записки, а письма, — сколько их!! боже мой, и все неотложные. Часа по три сижу за столом ежедневно. Половина времени уходит на переписку о студии, по вопросам квартиры. Это такая сложная переписка, в которой надо и чертить планы и предвидеть
Ужаснее всего то, что квартиры нет, что со старой нас гонят, что некуда свалить имущество, и я ломаю голову, как вывернуться из положения, сидя здесь, вдали. Скоро все съезжаются, и о квартире — нет помина. Вот это темная сторона жизни. Другое облако — это Кирин романтизм. Она по-детски понимает самостоятельность и хочет ради нее ездить вдвоем с каким-то сукиным сыном проводником, гулять одна в степи по ночам. Не только я, но и все здешние дивятся, зачем надо ходить в стаю волков без пистолета. И тут сижу точно на кончике стула…
Погода у нас дивная. Хотя бывают и холодки с дождями. В Кисловодске Бравичи, Третьяковы, Качалов (видел Вострякову, она спрашивала о тебе), Балиев, Ракитин; здесь Книппер, Муся Жданова и т. д. Все та же компания, все то же ресторанное настроение.
Получил письмо от Володи Сергеева 2. Прежде всего, его задержали в Москве и хотели судить по-военному за то, что он обругал частного пристава. Это его испугало и взволновало. Он прислал телеграмму, и я должен был писать письма всем знакомым властям. Удалось затушить дело.
Вторая беда: именно потому, что он кончил в этом новом педагогическом институте, — его никуда не принимают в Москве и предлагают ехать в провинцию. Он и отказаться не может, так как обязан за ученье служить 3 года, где прикажут.
Очень волнуюсь и за него и за тебя. Как же ты останешься без него в последние годы?! Опять надо писать и думать, как выкручиваться.
Ну, пока кончаю. Обнимаю тебя нежно, любовно. Скучаю, но терпеть могу. Мама начала сильно волноваться и просыпается по ночам. Ей все что-то представляется. Думаю часто и много о тебе. Обними крепко Сулера и поцелуй обе ручки Ольге Ивановне. Я им обоим бесконечно обязан и буду писать на днях. Вахтангову поклон и объятья. И в другом доме — обнимаю Москвина (очень он меня беспокоит), Массалитинова.
Нежно любящий
папа
Митю и Алешу поцелуй. Не перечитываю — скучно — прости. С наступающей именинницей Кирой, завтра, в воскресенье!
448*. Вл. И. Немировичу-Данченко
1913 -20 — VI. Ессентуки.
20 июля 1913
Дорогой Владимир Иванович!
Помнится, что при составлении условий с Бенуа был разговор о том, что он должен заведовать какой-то мастерской, макеточной, где будут происходить постоянные искания. Помнится, что эту мастерскую хотели устроить в студии, когда мы еще надеялись получить ту замечательную квартиру, которую, увы, теперь окончательно запретили попы 1.
Меня взяла тревога: быть может, театр рассчитывает на эту мастерскую — в студии, а у нас все дело меняется. Квартиры нет. То, что есть, мне не по средствам. Если ничего не будет
Вспомнив о Бенуа, я счел долгом Вам написать, чтобы не сломать неожиданно Ваших планов. Это единственная цель письма, и очень прошу не объяснять его иначе.
Впрочем, есть и другое дело, которое я сообщаю Вам потому, что обещал, а совсем не для иных, коварных целей.
Будучи в Севастополе, я бывал в театре. Никулин за мной очень ухаживал и специально для меня поставил какую-то пьесу, в которой его пасынок, молодой актер Шейн (сын покойного знаменитого Шейна, провинциального актера, а потом Александрийского) играл главную роль. Об этом Шейне мне много говорили, тоже в Севастополе, Грибунин и Пашенная. Шейн играл jeune premier'a, несмотря на свою фигуру и лицо русопетистое, очень напоминающее Москвина, каким он пришел в театр. Это было удивительно хорошо по необычайной простоте и разговорности, которыми известен Шейн.
Это было холоднее, чем нужно. Это было обаятельно, и я не заметил ни русопетистости, ни его вульгарности, несмотря на довольно бедный гардероб. Потом Никулин просил, чтоб я с ним занялся и поговорил. И он был у меня в гостинице Киста и читал (по своей инициативе) Треплева.
Он может его играть, и, кроме того, он мне показался очень милым и порядочным молодым человеком.
Может быть, он не нужен сейчас, но в будущем это один из немногих, которых надо бы принять 2.
Говорят, за ним охотился Свободный театр. Может быть, было бы полезно, чтобы Вы ему пока написали строчку, чтобы он знал, что с ним готовы разговаривать, и он приехал бы постом и не заключил бы долгих контрактов с другими театрами.
Сейчас его можно взять дешево (я думаю, 1200–1500). Скоро он очень сильно подымется в цене. Право, пишу не для того, чтоб его брали сейчас, а потому, что болит душа: актеров много, а играть некому.
Еще к сведению. Здесь и в Кисловодске много актеров. Странно, в этом году, как никогда, кричат о Тарханове 3 (брат Москвина). Говорят, что он исключительно талантлив, второй Москвин. Сейчас он без места?! Тоже пишу по тем же резонам, из трусости и без всякой задней цели.
По аффективным воспоминаниям мне кажется, что мое последнее письмо могло носить неправильный характер: желание свалить вину перерасхода на воров и нежелание признать виновным себя, нежелание сознаться, что и нас, режиссеров, надо обуздывать 4. Если это могло показаться, то это ошибка. И нас надо обуздать, но только не за счет воров.
А третьей пьесы нет! И вот что бы я сказал. Не сделаем новой ошибки. Если нет хорошей пьесы русской, не надо ее выдумывать. Все равно ничего не выйдет, а надо ставить хорошую иностранную. Иначе опять будет компромисс, ерунда.
Жму Вашу руку и целую ручку Екатерине Николаевне.
Ваш К. Алексеев
Адрес Константина Сергеевича Шейна — Воронеж, Городской театр. С 15 сентября — Новочеркасск, Городской театр.
449*. О. В. Гзовской