Письма героев
Шрифт:
Оставив взвод, Чистяков запрыгнул в машину. Полноприводный «Жук» первым свернул на грунтовку вслед за грузовиками с противотанковыми пушками. Конечно, речка мелкая, дно каменистое, но броды отнимают время. Вон, на противоположном берегу машина отчаянно буксует на крутом подъеме, солдаты буквально на руках выталкивают груженную трехтонку. Потери времени. Проклятые потери.
Пока Никифоров и двое седовласых унтеров лазили по мосту, прикидывали, как и чем усиливать пролет, как крепить несущие балки, на берегу встали две машины с «Эрликонами». С противоположной стороны дороги прямо
Глава 31
Норвежское море
13 мая 1940. Кирилл.
Летчики второй эскадрильи откровенно скучали. Как 11 мая эскадра в полном составе вышла из Александровской гавани, так корабли и держали крейсерский ход на запад. Полеты не велись. Самолеты со сложенными крыльями надежно принайтованы на шесть-восемь точек в ангарах. Палубы авианосцев удивляли пустотой. Вдруг выяснилось, что делать летчикам в походе особо и нечего. После подъема флага, утренней молитвы и завтрака, подполковник Черепов выгонял всех на зарядку на палубу, благо полгода позволяла, а затем до самого вечера люди оставались предоставлены сами себе. Даже работы в ангаре и мастерских не находилось.
Спиртное на борту строго запрещено. Да летчики и сами не допустили бы подобного. Жить то все хотят. Карты не одобряются. Оставалось только читать, часами трепаться в кубриках, да отсыпаться с запасом на будущее. Как легко догадаться, последнее быстро надоедает.
Радовала погода. Восхитительная северная весна, чудный май месяц. Море спокойное. Постоянно светит солнце. Полоса непогоды на траверзе Медвежьего не в счет. Это и штормом не назвать. Пять баллов тяжелым авианосцам не помеха. Проломились через волнение не сбавляя ход.
— Господа, унтер-офицеры, кто как думает, куда нас несет воля командования? — изрек Иван Москвин.
— Куда скажут, туда и принесет, — проворчал Кочкин отворачиваясь к переборке и натянул одеяло на голову.
Кирилл Никифоров вложил между страниц закладку, убрал книжку на стол. Вид свернувшегося эмбриончиком товарища провоцировал, из глубин подсознания всплывали разные нехорошие мысли. Воровато оглядевшись, Кирилл подкрался к Диме и громко хлопнул в ладоши.
— Мать твою!
Кочкин швырнул в собрата по кубрику подушку. Промахнулся, но попал. Не в того. Подушка прилетела прямо в голову Ковалеву, попутно выбив у него из рук стакан с водой. Ошалевший от такого подлого нападения, Сима недолго думая, отправил подушку в Никифорова. Тот вернул ее хозяину. Бедная спальная принадлежность летала по крошечной каюте, как пушечное ядро. Увернуться от нее было решительно невозможно.
— Как дети малые, — старший унтер-офицер Москвин забрался на койку с ногами и созерцал дружескую потасовку. Он недолго оставался в стороне.
— Москва за нами! — с этим криком Ковалев метнул в Москвина одеяло.
Минуты через три ребята успокоились. Удивительно, ничего не сломали и не разбили.
Приборка не заняла много времени. Разумеется, сонливое состояние с Димы Кочкина как рукой сняло, точнее говоря, подушкой.
— Говорили, военный заем открывают. Обещают под семь годовых и выплата сразу после победы над англичанами.
— Дима, где ты был? Перед отплытием все уши прожужжали этим займом, — отреагировал Никифоров, чуть помолчав добавил тише: — Пользительно. Процент очень «жирный».
— Я вот думаю, стоит ли подписаться? Деньги все равно в банке лежат под три с половиной процента. До конца войны отпуск не дадут. Тратить некуда и не на что. Может, купить облигаций?
— Родителям лучше переведи.
— Батя отказался. Сестер замуж выдали. Братья сами работают. Родителей мастерская кормит. Я же самый младший у них. Как летное закончил, так и от наследства отписался. Старшим все достанется.
— Дурак, — беззлобно бросил Ваня Москвин. — Отец работать не сможет, как жить будет? Сам по своим знаю, кто на себя работает, пенсионные фонды не любят, потом к старости вспоминают, да поздно. Вернемся в порт, в первое же увольнение переведи ему. А лучше акций заводов купи на его имя.
— Если не вернусь, батьке все и уйдет.
— Дурак! — единогласно ответствовал кубрик.
— А если женюсь?
— Так ты погибать собрался, или жениться? Есть на ком?
— Большой разницы нет, — тихо прозвучало со стороны иллюминатора. Серафим на все имел свое мнение, но не всегда им делился.
— Ну, а вдруг, повезет? Женюсь, деньги потребуются. — Гнул свою Кочкин. — Там и облигации с процентами пригодятся. Вот ты, Кирилл, осуждаешь, а у самого родня обеспеченная. Тебе о хлебе на завтра думать не нужно.
— Знал бы ты! — резко бросил Никифоров.
— Тихо, — Иван встал посреди каюты и развел руки, готовясь разнимать летчиков. Явственно запахло дракой.
Кирилл скривился как от оскомины. Не хотелось ничего говорить и кому-то что-то объяснять. Кто знает, тот не осудит и промолчит. А то что, мама опять одна осталась с маленькой дочкой на руках, так это не поймут. Кто с детства жил с отцом в достатке, сытости крестьянской семьи представить себе не могут, каково это женщине одной с ребенком на руках.
Родные вроде есть, да не так все просто. Отчим со своей бронеротой на Рейне. Пишет, что все хорошо, да черт его знает, как там на самом деле. Человек штабс-капитан Удалов суровый, офицер старой закалки, хоть и из крестьян, простыми солдатами прикрываться не будет. Дай Бог, вернется живым. Мама за него каждое воскресенье свечку ставит. И за Кирилла. И за Владика.
Сводный брат Владислав тоже в армии. Вместе в Оренбургское летное поступали, вместе учились, только брат на бомбардировщике работает. Когда Кирилл последний раз заказывал междугородний звонок домой в Чернигов, мама сказала, что Влада на запад перевели. Последнее письмо от него пришло с немецкими марками из Карлсруэ.