Письма к Евгении или Предупреждение против предрассудков

Гольбах Поль-Анри Дитрих

Остаюсь и так далее.

ПИСЬМО ДЕСЯТОЕ.

(О преимуществах, доставляемых религией тем, кто ее исповедует).

Я льщу себя, сударыня, надеждой, что сумел ясно показать вам, что христианская религия не только не может быть опорой государственной власти, но что она - самый настоящий ее враг; я, надеюсь, совершенно убедил вас, что служители церкви, по самой своей природе - соперники государей и самые опасные противники светской власти. И, наконец, я доказал вам, что общество могло бы вполне обойтись без услуг духовенства или, по крайней мере, отказаться от слишком щедрой оплаты этих услуг.

Теперь рассмотрим, какие блага и преимущества доставляет эта религия отдельным людям, наиболее убежденным ее последователям, послушно выполняющим все ее предписания. Посмотрим, насколько она в состоянии сделать своих приверженцев довольными, счастливыми и добродетельными.

Чтобы ответить на этот вопрос, нам достаточно осмотреться

и понаблюдать, как влияет религия на умы людей, действительно глубоко проникнутых ее мнимыми истинами. Обычно мы видим, что люди, наиболее искренно исповедующие христианское вероучение и наиболее точно выполняющие его заповеди, предаются меланхолии, унылому настроению, меньше всего свидетельствующему о благополучии; мы не замечаем в них того внутреннего мира и спокойствия, о которых нам непрестанно твердят и которых вместе с тем никогда не могут показать на деле. Когда человек доволен собой, это не может не проявиться во всем его поведении; святоши же так тщательно прячут свое внутреннее довольство от посторонних глаз, что трудно поверить, чтобы они его действительно испытывали. Внутренний мир, порожденный чистой совестью, чаше всего проявляется у них в желчной раздражительности, от которой не могут не страдать окружающие люди. Если случайно мы и встречаем какого-нибудь святошу в хорошем настроении, радостного, снисходительного, то потому только, что мрачные представления еще не смогли окончательно испортить его благодушный, покладистый характер; а может быть и так, что человек еще недостаточно глубоко проникся духом религиозной системы, которая при глубоком изучении неизбежно повергает людей в самое неудержимое смятение, в самую безысходную тоску.

Всякий, кто вдумается со всей серьезностью в представления о деспотическом и своенравном боге, которому поклоняются христиане, и вместе с тем постарается представить все тиранические поступки этого бога, приписываемые ему Библией; кто поразмыслит над удручающими догмами о произвольном, незаслуженном избрании немногих и о предопределенной погибели большинства людей; кто поймет, что он никогда не может быть уверен, достоин ли он милости или гнева, что не в его власти добиться или заслужить благорасположение всемогущего; кто придет к выводу, что минутная слабость может разом свести на нет заслуги всей жизни, посвященной добродетели; всякий, повторяю, кто забивает себе ум всеми этими роковыми и зловещими вещами, не может, если он не безумен, ни предаваться радости, ни проявлять искреннюю беззаботность и веселость. Можете ли вы поверить, сударыня, что наш святоша Паскаль, считавший грехом свои нежные чувства к сестре и часто из благочестия обходившийся с ней грубо и жестоко, был человеком веселым и приятным в общежитии?

В христианской религии все неизбежно навевает уныние и грусть; она трактует только о мрачных предметах. Она проповедует бога, ревнующего нас к каждому движению нашего сердца, к каждой, даже самой естественной, склонности; этот бог запрещает самые законные радости, он жаждет наших стонов, наших слез и мук, ему нравится подвергать нас испытаниям, он требует от нас самоумерщвления, отказа от всего, что нам желанно и приятно; он предписывает нам ненавидеть все земное; одним словом, нам ставятся требования, в корне противоречащие склонностям нашей природы. Такой бог, конечно, вряд ли может внушить радостное, спокойное настроение. Бог, который не пожалел родного сына и безмерно мстит за самые пустячные невольные проступки перед ним,- такой бог способен только погрузить в отчаяние душу всякого человека, имевшего несчастье поверить в него. И, наконец, христианин, который должен бояться смерти, потому что каждую минуту может предстать перед безжалостным судией, уже предопределившим его участь, не может не испытывать постоянного страха. Как посмотрели бы мы на человека, весело или хотя бы только спокойно ожидающего своего смертного приговора?

Итак, сударыня, не будем ссылаться на противоречивые разглагольствования наших священников; до смерти напугав своими страшными догмами, они стараются подбадривать нас туманными надеждами и призывают довериться богу, против которого они нас сами же восстановили; пусть же они не говорят нам, что бремя христово легко; напротив, оно невыносимо для всякого, кто понимает, в чем оно заключается; оно легко только тем, кто несет его, не раздумывая, или же тем, кто перекладывает его на плечи других.

Разрешите мне, сударыня, поговорить о вас. Очень ли вы были счастливы, довольны и веселы, когда поведали мне о тех тайных беспокойствах и волнениях, вызванных в вашей душе суеверием, которые уже начали мало-помалу роковым образом овладевать вашим умом и которые я теперь стараюсь рассеять? Не казалось ли вам, что ваша душа погружается в самые мрачные бездны отчаяния, несмотря на ваш трезвый ум, на ваши здравые суждения? Не собирались ли вы самым серьезным образом отказаться от счастья? Не готовились ли вы в угоду религии

уйти от света, предать забвению все свои общественные обязанности? Все это меня опечалило, но не удивило: христианская религия считает своим долгом разрушать счастье и покой человека; религия всегда вселяет в душу тревогу, трепет; приняв эту религию, можно быть счастливым, только не вдумываясь в ее догмы; для вас религия означала бы самое безысходное несчастье; ваш последовательный ум неизбежно стремился бы охватить все ее принципы в целом; ваше чувствительное воображение привело бы вас к крайностям, опасным для вас самой и достаточно болезненным для ваших близких и друзей. Такая душа, как ваша, никогда не знала бы ни мира, ни спокойствия; угрозы религии слишком убедительны, а ее противоречивые утешения слишком неопределенны и не могут внушить человеку ни чувства уверенности в себе, ни спокойствия, без которого нельзя ни создать собственное счастье, ни трудиться для счастья других.

Я уже говорил вам, что считаю невозможным для человека заботиться о чужом счастьи, если он несчастлив сам. Святоша, во всем себе отказывающий, во всем сомневающийся, непрестанно укоряющий себя, разжигающий религиозный экстаз молитвами, постами и уединением, неизбежно должен раздражаться и сердиться на всех, кто не считает нужным принуждать себя к таким же мучительным жертвам; такой святоша не может не беситься и не осуждать профанов, пренебрегающих обязанностями, возложенными на людей, по его мнению, самим богом. Ему хорошо только в обществе тех, кто смотрит на все его же глазами; всех остальных он избегает и в конце концов начинает ненавидеть; вместе с тем он считает нужным всюду выставлять напоказ свои убеждения, свою набожность, даже с риском быть смешным. К тому же, если бы такой святоша обнаруживал снисходительность, ему пришлось бы опасаться, что его примут за сообщника всех тех людей, которые поносят его бога; он должен обличать всех грешников, и он это делает, конечно, резко и сурово, потому что на душе у него нелегко; он должен на них гневаться, а следовательно, он становится неприятным и невыносимым для людей, когда достаточно ревностно выполняет свои благочестивые обязанности; если же он проявляет снисходительность, мягкость и терпимость,- значит, он грешит против религии.

Набожность порождает в нас дурные чувства, которые рано или поздно сказываются в нашем поведении и отталкивают от нас окружающих. Святоши чувствуют себя превосходно; мир им несносен, и они несносны миру, который не мог бы и существовать, если бы каждый стремился к высоким и недостижимым добродетелям, предписываемым религией. Христианство несоединимо с земным миром; бог требует всего нашего сердца, мы ничего не смеем утаить для наших жалких собратий; как только становимся набожными, мы даже считаем долгом мучить своих ближних, чтобы наставить их на путь добродетелей, от которых якобы зависит их будущее спасение.

Странная религия, не правда ли? Ведь если бы каждый в точности и неукоснительно выполнял все ее предписания, это привело бы к полному развалу общества! Искренне верующий ставит себе недостижимые идеалы, недоступные человеческой природе; и так как, несмотря на все свои усилия, человек не может достичь этих идеалов, он всегда недоволен собой; он считает себя жертвой божьего гнева, он во всем укоряет себя, он испытывает угрызения совести за все радости, которые себе позволил; он трепещет, опасаясь, что каждый шаг может повести его к гибели; он приходит к выводу, что вернее и надежнее избегать общества, которое ежеминутно может отвлечь его от мнимых обязанностей, толкнуть на грех, сделать его свидетелем или сообщником разврата; и, наконец, если этот человек очень благочестив, он не может не избегать или не презирать людей, которые, согласно мрачным религиозным представлениям, только и делают, что раздражают и гневят бога.

С другой стороны, вы знаете, сударыня, что обычно именно печаль и страдания толкают человека к религии; мы, как правило, обращаемся к небу, когда здешний мир нас оставляет или перестает нам нравиться; именно в лоне церкви ищут тщеславные люди утешения в своих неудачах и в крушении честолюбивых планов; изысканные или развращенные женщины становятся святошами, когда видят, что свет перестает ими заниматься; тогда они отдают богу свое потрепанное сердце и увядшую красоту, которая уже не может пленить никого в этом мире; с душой, переполненной горечью, снедаемые печалью, взбешенные против общества, где уже не рассчитывают играть никакой роли, они предаются религиозным безумствам после того как прославились в свете пороками и безумствами; с яростью в душе они простираются перед богом, который, по правде сказать, не слишком-то щедро вознаграждает их за утраченные прелести. Одним словом, люди по большей части обращаются к богу под влиянием дурного настроения, несчастья, потерь; мы обычно отдаемся в руки священников, толкаемые жестокими разочарованиями и крушением каких-либо страстных надежд; в этом-то и проявляется перст божий; бог посылает нам страдания, чтобы спасти нас.