Письма к Евгении или Предупреждение против предрассудков
Шрифт:
Поэтому нет ничего удивительного, если люди набожные кажутся нам обычно мрачными и суровыми. Эти настроения к тому же непрестанно поддерживаются и питаются религией, которая только и способна все больше и больше ожесточать душу, подпавшую под ее влияние. Однако беседа с духовником - слабое утешение в потере возлюбленного; надежды на будущую жизнь не могут заменить нам реальных радостей здешнего мира; и все никчемные, бессмысленные религиозные обряды вряд ли могут заполнить душу, которая в свое время не насытилась ни интригами, ни наслаждениями светской жизни.
Итак, мы видим, сударыня, что плоды этих потрясающих обращений людей к религии, долженствующие обрадовать всемогущего со всем его синклитом, не имеют никакой ценности для нас, смертных. Если эти перемены, происходящие с человеком по благости божьей, не делают его все-таки более счастливым и радостным, то еще меньше радости и пользы от таких обращений всем их свидетелям и очевидцам. Действительно, какой толк обществу от того, что кто-то обратился к богу? Люди эти, отмеченные перстом божьим, не становятся лучшими; они не делают никакого реального добра своим ближним. Становится ли смиренным и добрым
Стоит ли, сударыня, так долго останавливаться на всем этом? Вы живете в стране, где слишком много святош и слишком мало истинно добродетельных людей. При желании вы без труда убедитесь, что среди этих людей, глубоко верующих в бога, убежденных в высоком назначении и пользе религии, беспрестанно твердящих о даруемых ею утешениях, о насаждаемых ею добродетелях, вы вряд ли найдете действительно счастливого; и еще меньше найдется людей, которых религия сделала лучшими. Если они глубоко прониклись мрачными и зловещими представлениями религии, они покажутся вам желчными, неприятными, нелюдимыми; если же они относятся к спасению своей души легкомысленнее и поверхностнее, они произведут на вас менее отталкивающее впечатление. Религия, исповедуемая при дворе, представляет собой, как вам известно, смесь чередующихся благочестивых обрядов и увеселений: обедня, праздник, несколько минут, посвященных молитве,-и снова развлечения; здесь религия Христа легко совмещается со служением дьяволу. Мы наблюдаем здесь роскошь, тщеславие, честолюбие, интриги, месть, зависть, легкомыслие, легко уживающиеся с аскетическими требованиями религии. Казуисты, поддакивающие великим мира сего, легко оправдывают эту смесь и творят новую религию, применяющуюся к обстоятельствам, страстям и порокам людей; слишком суровые и правоверные богословы не удовлетворили бы и возмутили бы людей, соглашающихся исповедовать религию при условии, чтобы их ничто не стесняло. Вот почему янсенисты, стремящиеся к восстановлению аскетического христианства первых веков, не смогли привиться при дворе. Доведенные до крайности принципы и доктрины христианства по плечу только людям, подобным его основателям; они созданы лишь для существ желчных, суровых, недовольных, обездоленных судьбой, по своему происхождению чуждых роскоши, власти, почестей и неизбежно становящихся врагами всех мирских благ, о которых им не позволено и мечтать. Святоши очень ловко и хитро умеют поставить себе в заслугу отвращение или презрение к вещам, для них недостижимым.
Однако последовательный христианин не должен ни на что претендовать; он не должен ничего желать; он должен бежать света и всей его пышности, подавлять свои страсти. Это настоящий стоик (1), скорбная философия которого порождена религиозным фанатизмом. Недостижимое совершенство, к которому он стремится, порождает непрестанную душевную борьбу, которая в конце концов делает его несчастным; он должен быть постоянно настороже в отношении всего мирского, потому что все мирское может дать повод к искушению и греху. Истинный христианин - враг самого себя и всего человеческого рода; ради собственной безопасности ему следовало бы жить, как сове, и никому не показываться. Религия делает его существом антиобщественным, равно бесполезным и неприятным себе и другим. Что толку обществу от человека, беспрестанно трепещущего, страдающего, погруженного в молитвы и размышления? Какую же жизненную цель может поставить перед собой святоша, который должен сторониться порочного мира, ненавидеть почести и богатства, могущие его погубить, который запрещает себе радости, вызывающие гнев и ревность бога?
Каковы же плоды такой фантастической морали? Эту мораль можно сравнить с чрезмерно суровыми законами, которые все признают и никто не соблюдает. Мы знаем, что некоторые философы обсуждали возможность существования чисто атеистического общества (2); мне кажется гораздо более правомерным вопрос долго ли смогло бы просуществовать общество, состоящее только из истинно верующих христиан. Ср., что говорит по этому поводу Бейль, "Continuation des pensees diverses sur la comete", разд. 124, 125, т. 4. Г. Руссо из Женевы в его "Contract Social-", кн. 4, гл. 8. См. Также tLettres ecrites de la Montagne",
Нельзя не признать, что христианская религия действительно создана не для этого мира; она не в состоянии обеспечить счастье ни обществу, ни отдельным людям; заповеди и наставления ее бога невыполнимы и скорее могут довести человека до отчаяния и апатии, отнять у него уверенность в себе и своих силах, чем сделать его счастливым, деятельным и добродетельным. Если христианин хочет остаться в обществе, ему приходится допускать известную скидку со всех требований религии; он перестает быть настоящим христианином, как только начинает стремиться к собственному счастью; он пренебрегает небесным блаженством как только хочет позаботиться о счастьи своих собратий; он рискует оскорбить бога, как только прислушается к собственным желаниям, позволит себе радости жизни и вступит в общество себе подобных, могущих заразить его своими страстями и пороками; одним словом, настоящий христианин - человек не от мира сего.
Поэтому, как только христианин вспоминает о том, что он - человек, он вынужден тотчас же отказываться от своих сверхъестественных и божественных принципов. Страсти, обуревающие простых смертных, у христиан только приглушены, но не уничтожены; чаще всего эти страсти приобретают еще большую силу и могут очень повредить обществу. Замаскированные, скрытые лицемерным смирением, они, вырываясь наружу, обычно приводят к большим потрясениям. Тут-то честолюбие, мстительность, жестокость, злоба, злоречие, зависть, прикрытые личиной благочестия, приносят самые ужасающие плоды; эти страсти в своем разгуле уже не знают границ. Религия не уничтожает страстей в сердце святоши; она иной раз даже оправдывает их. Опыт часто показывает нам, что самые набожные христиане ничуть не лучше и не хуже всех прочих людей и что они не имеют никакого права упрекать неверующих в недостатках и пороках, будто бы проистекающих из атеистических убеждений.
Действительно, милосердие священников-миротворцев и их благочестивых приверженцев нисколько не мешает им порочить и чернить своих противников, призывать на их головы гнев и презрение общества; их заботы о славе божьей допускают применение любого оружия; злоречие и клевета оказывают им испокон веков особенно драгоценные услуги. Слушая священников, можно подумать, что неверие может быть только следствием развращенности; что от религии люди отказываются только затем, чтобы дать свободу своим страстям и порокам; по их словам неверие всегда предполагает порочность, разнузданность нравов, предельную распущенность. Другими словами, они считают, что всякий человек, отказывающийся поверить в их фантазии и следовать предписаниям их неестественной морали, не может иметь никаких побуждений к добру и отличается непреодолимой наклонностью к злу.
Так наши милосердные богословы превращают врагов своей власти в опасных разбойников, которых общество якобы в собственных интересах должно изгонять и уничтожать. Из этого следует, что всякий, внемлющий разуму и отказывающийся от суеверия,- это самый безрассудный человек; что всякий, осуждающий религию за все ее преступления, за все то зло, которое она причиняет людям,- плохой гражданин; что всякий, обвиняющий священников в смутах и беспорядках, оказывается сам опасным нарушителем общественного спокойствия; что всякий, содрогающийся при виде бесчеловечных преследований, спровоцированных тщеславными и коварными священниками, не имеет никакого понятия о справедливости и должен задушить в себе всякое чувство гуманности. Отсюда же следует, что всякий, кто не признает лживых, фальшивых стимулов, выискиваемых в потустороннем мире для того, чтобы побудить людей быть добродетельными, справедливыми и добрыми, не имеет уже никаких реальных побудительных причин развивать в себе все эти добродетели ради своего собственного благополучия в здешнем мире. И, наконец, отсюда следует, что все желающие низвержения церковной тирании и разоблачения величайшего обмана, столь пагубного и для правителей и для народов,оказываются государственными преступниками, подлежащими преследованию законом.
Я думаю, сударыня, теперь вы убедитесь, что истинные друзья рода человеческого и государей не могут быть пособниками религии и духовенства. Каковы бы ни были причины или чувства, которые привели человека к неверию; каковы бы ни были вытекающие из его неверия принципы,- они не могут быть столь же пагубны, столь же разрушительны, как принципы, непосредственно и неизбежно вытекающие из такой нелепой и жестокой религии, как христианская. Неверие не приписывает себе божественного происхождения; оно не стремится к господству и к овладению человеческой совестью; оно не ставит цели подчинить себе человеческие умы; оно не имеет никаких поводов ненавидеть человека за его убеждения, если эти убеждения никому не приносят вреда. Другими словами, люди неверующие не имеют ни особых побуждений, ни корысти приносить вред и делать зло, к чему всегда находят столько предлогов рьяные защитники религии. Неверующий, стоящий у власти, не окажется ни более несправедливым, ни более злым, чем святоша, вменяющий себе в обязанность преследовать своих религиозных противников.