Письма на краю тумана. Инстаграм-роман

Грачев Даниил

А как тут можно быть в восторге? Ей все было не так (Энес принес ей чашечку кофе). Казалось, ее ничего не способно обрадовать, как бы сильно не стараться. Она всегда была чем-то недовольна: «В этот раз молока можно было бы и налить побольше». Обычно же оно было чересчур холодным, горячим, «я просила без молока», «с молоком». Ей розочка из пены в чашке была чересчур вульгарной, а сердечко «неудачным декором». Она ничего не ела, только пила двойной американо с молоком каждое утро. И при этом умудрялась плямкать, причмокивать (конечно, кривясь и выражая недовольство), кашлять, невнятно причитать и отравлять собою свой собственный утренний кофе. Она просто шипела, будто чугунный утюг, на который попали капли воды.

Обычно, когда Энес ей подносил чашку кофе, она говорила «благодарю», но если честно, она никогда не говорила этого. Она только бормотала эти слова, теряя гласные, куда-то в складки своего рта и воротника у шеи.

Если мимо проходил кот, то его нужно было отогнать (невероятно красивой, элегантной палочкой с золотой головкой), а если кот спал на стуле, то именно за этот столик ей нужно было сесть, согнав спящего беднягу. При этом, конечно, стул выбирался другой. И делала она это так элегантно и грациозно, будто не нарушала чей-то сон, а, следуя благородному душевному порыву, выпускала животное на волю. Она вообще очень элегантна – надо отдать ей должное. В ней была какая-то притягательность от этой суровости. Возможно, просто как диковинку из какого-то паноптикума, ее хотелось разглядывать, но не вступать в диалог. Упаси Аллах. Она как эта ее палочка, она трость – подтянутая, собранная, с блестящим и холодным набалдашником. Наверное, она могла и огреть чересчур активного ученика подобным милым аксессуаром. Во всяком случае, на птиц она им замахивалась регулярно.

«Неужели она на самом деле такая, какой кажется», – думал Энес с сомнением, – люди часто заблуждаются, считая, что видят других насквозь. Но, возможно, и я ошибаюсь». Ее седые волосы были убраны в тугой пучок на затылке, напоминающий горстку несчастного пепла, из него выпало несколько снежных прядей-сосулек. Она была аристократично бледна, безжизненно бледна, с двумя черточками румян на высоких скулах, которые скорее придавали образу комичности, а не жизни. Румяна были бессильны. В ней не было жизни, она появлялась только в те моменты, когда она чем-то укоряла. Тогда казалось, ее наполняет какое-то только ей понятное удовлетворение. Будто в ее цепкие лапки попала добыча, и теперь бедняжка может не трепыхаться, она обязательно превратится в сморщенный изюм. Безусловно, эта призрачная власть и надменность ее забавляли. Как мало нужно для радости и этому человеку тоже.

Она сидела прямо, с ровной спиной, будто проглотив кол, с высоко задранным четким подбородком. Сухая, с тонкими пальцами – про такие говорят «музыкальные». В перчатках-морщинах, очень собрана, самодовольна. У нее были тонкие, угловатые, скупые черты лица и такая же сетка тонких морщин-углов. Лицо этой дамы всегда было скрючено особым, непостижимым образом, все перекошено, будто она только что съела дольку лимона или неспелый крыжовник. Ее глаза маленькими бусинками с шипами впивались во все вокруг, оставляя проколы. Она была одета по-европейски, предпочитала темные вещи, иногда в клетку. Жакет, юбка или платье (но никаких брюк) и обязательно в белой накрахмаленной и скрипучей от этого блузке. На вороте к блузе была приколота камея и кружевная оторочка создавала что-то типа ошейника, как у какой-то важной птицы. Казалось, кружево было настолько жестким, что если бы Сайжи-тейзе неловко дернула головой, оно тот час бы снесло ей голову, подобно гильотине. Но у нее не было неловких движений. Она двигалась также сухо, четко и жестко, что ли. Так что голова была на месте и легко могла осыпать всех вокруг своей черствостью и шипением.

Удивительный человек, вроде не делает ничего откровенно плохого (Сайжи-тейзе снова гневно глянула в сторону идущей мимо девушки; хорошо, что взглядом не убивают). Но она буквально искрится, источает всю эту «плохость», мелочность, яд. Нет, Энесу не казалось, она действительно была такой. Где же все это обаяние снисходительности, так необходимое возрасту? Где это милосердие? Капля снисходительности может сделать нас добрее, а одно милосердие способно умножить радость вдвое. А ведь она когда-то была девочкой, маленьким ребенком, чьей-то радостью. Прелестью. Любовью. Хотя нет, такие люди уже рождаются тростями – старыми, сухими и жестокими прутьями. И ты должен их тоже уважать. В данном случае, Энес предпочитал сдержанную учтивость. Возраст и мудрость не всегда попутчики.

Энес пост

будь светлее, пожалуйста. будь чуть теплее, чище, без теней. без этих хитросплетений. без привычных прививок пристрастий. без твоих бесконечных вопросов и уколов. помолчи. присмотрись. вглядись. ощути. стань бенефициаром поля и этой седости. иней осядет на висках, скулах и смешается с морщинами твоих мыслей, поступков, мнений. растерял все? забыл? не беда. иней любую глупость, расточительность, скверность убелит и сравняет. тебя все равно будут уважать. хотя бы делать вид. твоей руки коснется поцелуй. седину всегда уважают. даже незаслуженно. часто незаслуженно. априори. просто так. просто так положено. условность. какая глупость. так что постарайся быть просто чуть добрее. и снисходительнее к нашим губам.

Письмо Эмине-ханым

Беним

джаным севгилим Эртугрул, какая же это глупость. Время идет, оно не мчится со скоростью урагана, как мне говорили в детстве: «Не успеешь оглянуться, и жизнь прошла». Я оглядываюсь, вспоминаю, всматриваюсь и не могу сказать, что она пролетела незаметно. Я ее очень заметила и очень ей рада. Я всегда боялась превратиться в брюзжащую обузу, прежде всего себе самой. Я не хочу причитать в стиле «вот в наше время». Времена всегда одни и те же. Никто не становится лучше. Ничего глобально не меняется. Может, только немного украшается. Да, жизнь стала наряднее, красивее, опрятнее. На нее стало приятнее смотреть. Она удивляет. Видел бы ты наш остров сейчас. Хотя ты итак все видишь. Ну, какие хорошенькие эти молодые девушки и парни, сколько в них красоты, юности, глупости, наивности. Эти дурацкие штуковины – телефоны в руках, им так идут. Тебе бы они тоже понравились. Они что-то там пишут, копаются, звонят, фотографируют и это так увлекательно выглядит. Они подмечают то, что не замечаю я. Они могут 20 минут фотографироваться у стены старого дома Таркан-бея, выкрашенного в розовый цвет. А я не замечала, как она прекрасна. Сколько себя помню, она всегда была розовой с тонкой каймой белого кантика: ничего удивительного. Но до чего же она хороша сейчас. На ее фоне зелень приобретает удивительный оттенок лазури, а небо становится бесконечно бирюзовым, представляешь. Они это увидели и показали мне. До чего же они прелестны. Так замечательно, что они могут это все видеть и самое главное – это их способность увидеть. Они, как мы в детстве, когда увидели, что куклы – это цветы колокольчика, а манто для них – листья клена. Мы придумали, что они должны отправляться на балы, чтобы танцевать до упаду и разбивать сердца принцев-яблок. Ах, где эти сказочные балы? Где эти принцы? Где эти сказочные фантазии? Они не остаются в детстве, это же не просто особенность возраста. Кстати, цветы-принцессы на месте, и они все также веселы. Они увивают старую изгородь стеблями и соревнуются в пестроте своих розовых, пурпурных, оранжевых нарядов с прожилками. Ветер, как распорядитель приема, приглашает их – то на тур вальса, то на мазурку, то на халай. Они колышутся, трепещут и разбивают сердце заморскому принцу-туристу, который делает на их фоне очередное фото. И принцессам этот миг славы приятнее даже общества пчел-соседок и, уж тем более, моего. Это, вероятно, так наивно и, возможно, глупо. Ну, и пусть. Сам знаешь, возраст и мудрость не всегда попутчики.

Э.

Энес

Считается, что те, кто лишен красоты, нуждаются в ней особенно остро. Когда красота становится дефицитом, то ее хочется все больше и больше. Будто аппетит просыпается, и теперь без этого деликатеса никак не обойтись. Великие художники, большинство из них, вышли из мест явно не украшенных золотом и патиной, а создавали шедевры: смогли увидеть и запечатлеть. Они писали блудниц, будто это были великие праведницы, нищих, будто они обладали всеми драгоценностями вселенной, калек, будто пышущих здоровьем юношей-вояк. Красоты так много вокруг, ее чересчур много, она везде, и никто от вас ее не прячет, разве только вы сами. Стоит лишь внимательнее присмотреться.

«А что делать, например, мне? Я живу в самом красивом городе в мире и, кажется, должен к этому привыкнуть. Я должен не замечать его красоты, и она должна восприниматься исключительно как данность», – думал иногда Энес, всматриваясь в Стамбул со своего балкона или какой-то террасы в кафе. Но разве это возможно? Разве это реально? Какая разница, где ты живешь, и что тебя окружает, если ты не способен увидеть красивое вокруг? Энес так не мог, не хотел и его «Инстаграм» ему в этом помогал.

Сейчас любой человек, у которого есть самый стандартный современный телефон с камерой, может фотографировать, хоть вслепую, и получать практически шедевр. Нужно только увидеть и рассмотреть. Видеть красоту – это навык, это труд. Это как карандаш, который, если не точить, пусть даже самым тупым лезвием, становится не способным нарисовать самое простое дерево. Хорошо, если тебя подготовили в детстве и заточили твой взор, дали тебе этот нож. А если нет, то учись сам: смотри, наблюдай, подмечай. Превращай каждое мгновение в фотокадр просто взглядом. Щелкай ресницами вместо затвора камеры. И, глядишь, что-то из этого получится. Зрением тебя наградила природа, нож тебе дали родители, а вот превратить взгляд во взор – будь добр сам. Иногда Энесу казалось, будто он сам часть какого-то полотна, которое пишет художник. Или же часть книги, героем которой он стал. Будто кто-то за ним все время подглядывает откуда-то из-за облаков и записывает каждый его шаг: то на облачной печатной машинке, то облачным карандашом в небесном альбоме с голубыми листами. Все хотят попасть на страницы с гравюрами, стать главой, а лучше томом книги. Обязательно какой-то приличной, выдающейся, переведенной на сотни языков мира, которая еще и попадет в руки султана. Никто не хочет стать участником чтива, пригодного только для растопки печи. Никто не хочет стать золой. В такие минуты он надеялся, что его писатель окажется хотя бы с минимальным даром, а его персонаж не будет поганым убийей и его ждет счастливый финал. Улыбнемся его/нашим этим грезам и не станем его/нас в них разубеждать.