ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея

Добрачинский Ян

— Так значит, это Ты — Иисус из Назарета? Какая нам выпала честь увидеться с Тобой…. — он захихикал, — Так что же? Ты сам пришел? — сбоку мне был виден ястребиный профиль Ханана: длинный нос, подобно клюву, покачивался над бесцветной бородой, длинные губы вытягивались, словно для поцелуя: — А где же Твои ученики? Твои слуги? Где Твое Царство? — Вдруг Ханан ударил ладонью по ручке трона и резко изменил тон. — Кончено! Ты уже довольно нагрешил! Хватит богохульничать! Ах, Ты… — он скривил беззубый рот. — Ты осквернил Божий Храм! Ты, что же думал, что Тебе всегда все будет сходить с рук?!

Ханан замолчал и привольно развалился в своем кресле. Тогда подали голос остальные. Они подскакивали к Узнику, размахивали

перед Его лицом кулаками. Первоначальный столбняк прошел — и обвинения сыпались, как из рога изобилия. Один из стражников нанес Учителю удар сзади, и тот упал на каменный пол; толпа тотчас ринулась к Нему, готовая Его избить, разорвать, уничтожить.

Я с ужасом наблюдал это зрелище. У меня было впечатление, что у всех этих людей прорвалась наружу затаенная, дотоле неведомая злоба. Разумеется, я считал своим долгом протестовать против такого обращения с человеком, но… язык застрял у меня в горле. Возможно, в конце концов я и решился бы открыть рот, если бы сам Ханан не остудил пыл нападавших. Учитель поднялся с земли, и люди немного отступили назад.

— Все кончено… — повторил бывший первосвященник. — Ну, теперь рассказывай, чему Ты там учил людей? Заодно и мы послушаем Твои россказни, — снова издевательски засмеялся Ханан, а вместе с ним его свита. — Ну, давай, говори, — крикнул он угрожающим тоном. — Ты что, язык проглотил? — Ханана, по всей видимости, раздражал устремленный на него спокойный взгляд Учителя. Потом зазвучал Его голос, такой же, как всегда — ровный, размеренный и бесконечно печальный:

— Все, чему Я учил — Я учил открыто. Я разговаривал с людьми во дворе Храма и в синагогах. Меня мог слушать любой. Если ты хочешь знать, что Я говорил, спроси у тех, которые слышали Меня.

Не успел Учитель договорить, как кто–то подскочил к Нему и с размаху ударил кулаком по лицу. Ударивший был невелик росток, но руку, видно, имел тяжелую, потому что Иисус снова упал. Воспользовавшись этим, человек пнул Учителя ногой.

— Негодяй, — визжал он, — ты как смеешь так отвечать первосвященнику?

Люди снова готовы были броситься на Лежащего. Но Он, приподнявшись сначала на колени, все же сумел встать. Из разбитых губ и носа стекали струйки черной крови; щека, со следами пальцев избивавшего, на глазах опухала. Изменившимся голосом Учитель с трудом выговорил:

— Разве Я сказал неправду? А если правду, то зачем ты Меня ударил?

Вместо ответа коротышка — слуга смачно плюнул прямо в лицо Учителю, после чего разразился громким смехом. Косясь одним глазом на Ханана, он крикнул: «А чтобы Тебе неповадно было больше так разговаривать!» Откуда–то мне было знакомо это лицо: низкий лоб, хитрые лисьи глазки, мясистые губы. Вспомнил! Это был Гади, тот самый, которого во время прошлых Праздников Ионатан посылал вместе с другими стражниками схватить Иисуса. Видно, Гади выкинули из стражи Великого Совета, и он пристроился на службу к Ханану; вот он и мстил теперь за происшедшее. Впрочем все: саддукеи, фарисеи, стражники — были готовы наброситься на Учителя. Но как раз в этот момент появился Хай и, склонившись перед Хананом, сообщил, что весь Синедрион уже собрался и ждет Узника.

Заседания Синедриона проходили в доме Кайафы. Зал, с полукругом расположенными скамьями, всегда готов для заседаний. Несмотря на неурочное время, противоречащее всем уставам, собрались не только те двадцать четыре члена Синедриона, чье присутствие было строго обязательно, но почти все его действительные представители. Скамьи были переполнены. Посередине зала, рядом с трясущимся от нетерпения Кайафой, сидел Ионафан, исполняющий обязанности председателя, и начальник Храмовой службы Измаил, сын Фабия, муж дочери бывшего первосвященника. Родственники Ханана обсели все должности, как мухи дохлого осла. На скамье саддукеев

сидели и сыновья Ханана: Елеазар, Ханан, Иегуда, и заодно с ними и все старейшины с Симоном Каинитом, Иосифом сыном Дамая и Саулом во главе. Чтобы пробраться на свое обычное место, мне пришлось пройти мимо всех наших: Симона сына Гамалиила, Ионатана бар Азиела, Елеазара бар Четана, Иоханана бар Заккаи, Илиаша бар Абрахама, Симона бар Поира, Иоиля бар Гориона… Я приветствовал их кивком головы, а они при виде меня зашептались. Иосиф Аримафейский тоже был здесь. Я занял место рядом с ним. Председательствующий послал за двумя писцами — защиты и обвинения, чтобы те заняли свои места по противоположные стороны скамей. После чего Ионафан встал:

— Достопочтенные отцы и учителя, — начал он, — мы собрались здесь для того, чтобы подвергнуть суду Человека, поведение и проповеди Которого представляют опасность для веры, морали и самого существования народа Израиля. Вы знаете, о Ком я говорю: о Плотнике из Галилеи…

Иосиф поднялся с места:

— Можно узнать, почему нас вызвали среди ночи? Разве для этого не нашлось времени днем?

Низкий голос Иосифа напоминал звук рога. Должен признаться, что он смелее меня… Причиной тому его шальное богатство и взаимоотношения с римлянами. Собственно говоря, мне тоже некого бояться. Кто может что со мной сделать? Однако таким уж я уродился… Трудно жить с таким характером. Но изменить его я не в силах. Это я, а не Иосиф, должен был сейчас выступить. Иосиф совсем мало знает об Учителе, только то, что я ему рассказывал; сам он никогда с Ним не разговаривал. Может, он подал голос только из дружбы ко мне? Впрочем, скорее из чувства противоречия по отношению к Ионафану. Их взаимные претензии продолжают множиться после того осеннего столкновения между саддукеями и Пилатом, ибо вся прибыль от торговли с римлянами стекается в руки Иосифа.

— Досточтимый… — Ионафан склонил голову в знак вынужденного уважения. — Это дело не терпит отлагательств.

— Мы не имеем права решать ночью даже самое срочное дело.

— Нет, имеем! — закричал равви Иоханан. В этих стенах поистине неслыханно, чтобы фарисей спешил на помощь саддукею!

— Нет, не имеем! — упирался Иосиф.

— В самом деле, когда речь идет о человеческой жизни, то нельзя… — раздалось несколько неуверенных голосов с разных сторон.

— Однако существует предписание, которое гласит… — начал было Иоханан.

— В Писании этого не сказано! — резко парировал Иосиф.

— Но раз законоучитель сказал… — послышалось со скамей фарисеев.

— Мнение законоучителя имеет силу только после принятия его Синедрионом!

— Нет! — вскричал кто–то еще из наших. — Слова законоучителя так же святы, как и слова пророков…

Это замечание вызвало замешательство на скамьях саддукеев. Раздались голоса:

— Ложь! Фарисейские измышления!

— Тихо! Тихо! — Ионафан спешно пытался успокоить собравшихся… — Тихо! Сейчас не время касаться этого вопроса. У нас есть срочное дело, а спор о трактовании Закона длится уже много лет. Давайте пока договоримся так: раз мы все согласны с тем, что мнение законоучителя может стать законом — не так ли? — то чего же проще принять в качестве такового мнение, только что высказанное досточтимым равви Ионатаном бар Заккаи?

— Но тут дело в принципе… — заметил один из молодых фарисеев, сидевший с краю.

— Давайте сегодня не будем рассуждать о принципах… — примирительно сказал глава Совета.

— Оставим принципы, — согласился равви Ионатан. Я понимал, что обе стороны хотят любой ценой избежать спора. Наши старейшины тоже закивали головами. Не найдя у своих поддержки, молодой фарисей умолк и сел на место. Однако Иосиф не собирался уступать.

— Я не согласен, — подал он снова голос. — Никто не может быть осужден ночью.