ПИСЬМА НИКОДИМА. Евангелие глазами фарисея

Добрачинский Ян

— И не заплатили?

— Вот я и… Да, досточтимейший… Я и говорю… Пошли спросить, и Он сказал…

— Чтобы не платили, да?

— Я и говорю… Чтобы заплатили… потому что Он сказал…

— А они не заплатили?

— Вот я и говорю, досточтимейший… Заплатили…

— Убирайся отсюда! Что за идиот! Следующий! Ну, говори!

Хмурый высохший старик с филактериями на лбу и бородой, спадающей на грудь, походил на неизвестного мне фарисея. Он говорил степенно, гладко, языком гораздо более правильным, чем все те амхаарцы, которые выступали

перед ним.

— Этот Человек приказал своим ученикам собирать большие деньги. Говорил, что на милостыню бедным вдовам и сиротам. Только эти деньги шли на Него. Это распутник. Он говорил о покаянии, а Сам путался с уличными девками. За Ним ходила целая толпа женщин. Он устраивал для них богатые пиры.

— Откуда ты знаешь?

— Все знают, что Он ходил с женщинами…

— Ты тоже это видел? — обратился Ионафан к стоявшему рядом человеку.

— Да, — подтвердил тот. Это был галилеянин, говоривший на едва понятном наречии окрестностей Тивериады. — Я сам видел, как равви Наум из Наина пригласил Его на пир, тогда пришла блудница и омыла Ему ноги…

— Что этот амхаарец плетет о каком–то человеке из Наина? — вышел из себя равви Симон. — Пусть он лучше расскажет, путался Этот с уличными девками или нет!

— Это мы и сами знаем, — прошипел равви Иоиль. — Помните, как во время последних Праздников Он не позволил побить камнями женщину, которую поймали на прелюбодеянии?

— Правда, — нехотя подтвердило несколько голосов. — помним.

— К этому не стоит возвращаться… — буркнул равви Ионатан.

— Разумеется.

— Кто может подтвердить то, что сказал этот свидетель, — обратился Ионафан к оставшейся кучке свидетелей. — Что Галилеянин путался с уличными девками? Так что же, выходит, никто из вас этого не видел?

— Вы затеяли этот суд ночью только для того, чтобы осудить человека за то, что он знался с уличными девками? — раздался трубный голос Иосифа.

— Терпение, Иосиф, терпение. Есть обвинения и посерьезней.

— Я еще их не слышал. Я вообще еще не услышал ни одного обвинения. Один свидетель противоречит другому.

— Уведите его, — Каиафа кивнул страже на длиннобородого свидетеля.

— Сейчас, Иосиф, ты услышишь кое–что поинтереснее, — сказал Ионафан. — Ну–ка, подойди сюда, — поманил он пальцем какого–то левита. — Что ты скажешь?

— Этот Человек, — заявил левит, — ел сегодня Пасху…

— Это кощунство! — выкрикнуло несколько голосов. — Он нарушил закон!

— Вовсе нет! — перекрыл всех голос Иосифа.

— Погодите, сейчас Иосиф нам все расскажет, — насмешливо проговорил Ионафан. — Ведь, кажется, в доме его друга, достойного равви Никодима, члена Великого Совета фарисеев, состоялось это пиршество?

— Совершенно верно! — парировал Иосиф. — Я вам скажу… Он ведь Галилеянин, не так ли? Что гласят предписания о праве галилеян есть Пасху вечером накануне Пасхальной субботы?

— Сам себе роешь яму! Шабат начинается вечером!..

— Но пасхальный шабат уже начался. Вы разве

забыли, что вы соединили два шабата в один? И известно, для чего: чтобы иметь поменьше хлопот…

Воцарилась тишина. Кто–то бросил:

— Он прав. Галилеяне могут этим пользоваться…

— Однако мы не знаем, — быстро вставил Ионатан, — состоялась ли пасхальная трапеза в согласии с предписаниями…

— С каких это пор «мы не знаем» вменяется человеку в вину?! — крикнул Иосиф.

Снова все притихли. Я слышал яростное сопение Кайафы. Он походил на быка, рвущегося к красной тряпке.

— Его Собственный ученик, — процедил Ионатан, — уверял нас, что после трапезы Он еще устроил разливание вина и преломление хлеба…

— Где этот ученик? Пусть он сам скажет!

Но несмотря на призыв, никто не появился.

— Его почему–то нет! — издевался Иосиф. — Но мы обойдемся и без него. Я сам вам скажу, что давние предписания свидетельствуют, что в знак братства и дружбы в пасхальный вечер разрешается делиться хлебом и вином, важно только делать это после совершения трапезы.

— Это уже забытый обычай… — бросил Каиафа; взгляд его, подобно ножу, вонзился в грудь моего друга.

— Тем не менее он существует… — отозвался Иосиф.

— Следующий свидетель! — пресек спор Ионафан. Я слышал, как он тихо сказал Кайафе: «У нас их достаточно».

— Этот Человек, — заговорил какой–то галилеянин, — не соблюдал постов.

— Он объяснял, почему Он так поступает?

— Он говорил, что потом будет поститься…

— Когда «потом»?

— Не знаю, достойнейший. Он сказал, что на то придет свое время…

— Ты тоже это слышал? — спрашивал председатель у следующего.

— Он говорил по–другому, досточтимейший: что важнее милосердие, чем пост…

— А того, что сказал предыдущий свидетель, ты не слышал? Или ты не понял, что он сказал? Может, ты не понимаешь галилейского наречия?

— Понимаю, досточтимейший… Но я не слышал, чтобы Он так сказал…

— Но вы оба видели, что Он не постится?

Свидетели вопросительно переглянулись.

— Я этого не видел… — буркнул иудей.

— Но люди говорили, что не постится, — быстро добавил первый.

— Кто еще, — допытывался Ионафан, — видел, что Этот Человек не постится?

Снова воцарилась тишина. Ее прервал какой–то амхаарец с изрытым морщинами лицом и большими, негнущимися руками трудяги–строителя.

— Я слышал, как Он говорил, что не нужны омовения. Он сказал так: «Фарисеи моются только сверху, а вам будет достаточно, если будете чистыми изнутри…»

— Ох, какой грешник! — охнул равви Иоиль и сгорбился еще сильнее, чем обычно.

— Это серьезное обвинение, — заявил равви Иоханан. — Позволь мне, досточтимый, — обратился он к председателю, — задать свидетелю несколько вопросов. — И когда Ионафан кивнул головой в знак согласия, Иоханан спросил: — Слушай–ка, парень, Этот Человек когда–нибудь погружал перед едой в воду сомкнутые ладони?