Письмо Россетти
Шрифт:
– Ничего я не следил! Просто вы время от времени попадали в поле моего зрения. А теперь скажите-ка мне, дополнительные махинации возле стола библиотекарши помогли вернуть мой дневник на место?
– Да, мы его вернули.
– И на том спасибо.
Он собирался сказать что-то еще, но, видно, передумал. Вообще этим вечером Эндрю Кент был не похож на самого себя. Возможно потому, что на нем был отлично сшитый темный костюм и красивая белая рубашка. Пусть без галстука, но он производил впечатление джентльмена элегантного, даже
– Вы выглядите просто… – начал он.
Снова зазвонили церковные колокола и напомнили Клер о времени.
– Простите. Мне пора.
– Вы случайно не в сторону Ка-Реццонико?
– Ка-Реццонико? – переспросила Клер.
– Да.
– Нет.
– Просто я подумал… вы так одеты… это изумительное красное платье… Я хотел сказать, там сегодня замечательный концерт камерной музыки. Нет, конечно, до концертов и опер в “Ла Фениче” далеко, но тоже, знаете ли, производит впечатление.
– Нет. Я приглашена на обед.
– О, понимаю… – Он нахмурился. – И пригласил вас не кто иной, как Джанкарло Бальдессари?
– Да.
– Ну конечно.
Губы его расплылись в ехидной улыбочке, и Клер это не понравилось. Какое, собственно, дело Эндрю Кенту до того, куда она идет обедать и с кем? Означает ли эта противная улыбка, что он считает ее староватой для Джанкарло? А может, ему просто не нравится Джанкарло? Или она ему не нравится?…
– Мне действительно пора, – сказала Клер, делая шаг в сторону. – Всего хорошего.
– Заметили кое-что странное в этом письме Россетти? – внезапно спросил Кент.
Клер резко остановилась. Она уже опаздывала, но любопытство пересилило.
– А вы, стало быть, заметили?
– Письмо датировано мартом, но в нем она пишет, что узнала о заговоре гораздо раньше, еще в январе. И эта переписка между Бедмаром и Оссуной. Расхождение в два месяца.
– Да, я чувствовала, что-то там не сходится. Как я могла не заметить!
– Если она уже в январе что-то заподозрила, почему прождала целых два месяца, прежде чем уведомить Большой совет? Если она, согласно общему мнению, была патриоткой,почему не бросилась сразу разоблачать заговорщиков?
– Возможно, хотела убедиться в ряде фактов, чтобы не быть голословной.
– Так вы считаете, она шпионила за наемниками?
– Вполне вероятно.
– Да в ту пору ни один человек в здравом уме не стал бы этого делать. Риск огромный. Если б ее поймали за этим занятием, убили бы на месте.
– Возможно, она сознательно пошла на риск, чтобы оградить Венецию от испанской тирании. Да и потом, насколько мне известно, ее все-таки убили. Ведь после разоблачения заговора о ней не было ни слуху ни духу.
– Если кто-то ее и убил, свидетельств тому нет никаких. Что же касается риска во имя защиты республики от испанской тирании, это сомнительно, вам не кажется? Люди редко проявляют такой альтруизм.
– Согласна с вами в том, что люди не слишком охотно идут
– Вижу, вы склонны верить в байку о том, что разоблачили заговорщиков лишь благодаря ее героизму. Слишком наивно, на мой взгляд…
– Тогда какова же ваша версия?
– Венецианцам угрожал Оссуна, и еще они хотели, чтобы Бедмар убрался из их города. Совет десяти руководствовался прежде всего политической целесообразностью.
– И вы считаете, что письмо было сфабрикованным?
– Я бы сказал по-другому. То, что тогда произошло, эквивалентно нравам семнадцатого века, когда в перчатки подсовывали отраву.
– И Алессандра была лишь пешкой в плане, тайно подготовленном Советом десяти?
– Письмо – лучшее тому доказательство.
– Все же не понимаю, как вы пришли к такому заключению.
– Джироламо Сильвио вовлекли в политическую борьбу с Дарио Контарини, ненавистным его соперником. Контарини был одним из любовников Алессандры. Сильвио выбрал для написания письма именно ее, так как убивал при этом одним выстрелом сразу несколько зайцев. Он не только опорочил тем самым Бедмара и Оссуну, но и запятнал честь Контарини одним подозрением в том, что его любовница как-то связана с заговорщиками. После этой истории политической карьере Контарини пришел конец. Его изгнали из синьории, он потерял все шансы когда-либо стать дожем.
– И все же не понимаю, каким образом письмо доказывает все это.
– Да единственным объяснением этому письму является тот факт, что Сильвио использовал Алессандру Россетти в своих целях, с тем чтобы опорочить Бедмара и погубитьрепутацию Контарини. Иначе к чему ей вообще было писать это письмо? Ведь никаких свидетельств, указывающих на то, что Алессандра Россетти была связана с заговорщиками, не существует.
– Возможно, свидетельства были, но их уничтожили. И еще, знаете, мне кажется, тут не стоит мудрить. Письмо просто является тем, что есть – предупреждением от сознательного и взволнованного гражданина об опасности, грозящей Венеции.
– Да, но как, черт возьми, она узнала о заговоре? Святой дух, что ли, подсказал?
– Не знаю. Но вполне возможно, Алессандра случайно увидела или услышала что-то. Она не была изолирована от общества. У нее были глаза, уши и мозги. Нет, лично мне претит…
– Претит?
– Ну, это когда что-то не нравится, вызывает раздражение.
– Это я понимаю. Так говорят люди, которые редко слушают, что говорят другие.
– А еще есть люди, которые слушают только себя.
– Это, несомненно, выпад в мой адрес, – хмуро заметил Эндрю Кент. – Я никого конкретно не имел в виду, употребил обобщающее существительное во множественном числе,что грамматически абсолютно правильно.