Пистолет с музыкой. Амнезия Творца
Шрифт:
Потом физический аспект взял верх. Я обнял ее и любил изо всех сил. Моя страсть, должно быть, напоминала ярость. Собственно, это и были страсть и ярость поровну. Когда я почувствовал себя увереннее, я посмотрел ей в глаза, и придерживал ее голову так, чтобы она смотрела в мои. Финал занял много времени, и я не торопил его и ей не давал его торопить. Мы кончили, завязавшись в клубок на простыне; ее колени прижимались к моей груди, моя голова – к изгибу ее шеи.
Она уснула, но я не мог. Когда я решил, что уже не разбужу ее, я освободился из ее объятий, вышел в ванную и довольно долго смотрел на себя в зеркало. Мой пенис блестел, но я не стал вытирать его. В темноте я выглядел вполне ничего; мой силуэт очерчивался
Когда мне надоело смотреть на себя, я вышел и полюбовался на Кэтрин просто так, под настроение. Я смотрел на нее с расстояния каких-то нескольких дюймов от ее лица, потом поправил простыни и отступил на несколько шагов полюбоваться еще. Она была прекрасна с любого расстояния. Я прикрыл ее одеялом, накинул халат и вышел в гостиную.
Наши стаканы и бутылка все стояли на столе, а ее плащ так и висел на спинке кресла. Во всех остальных отношениях ничего не выдавало то, что в спальне впервые за много лет спит женщина. Черт, я даже пью иногда из двух стаканов сразу, когда занят и не обращаю на это внимания. Я легко мог представить себе, что я один дома. Я принес с кухни флакон зелья и высыпал все, что осталось – а осталось совсем немного – на стол.
Небо за окном начало розоветь по краям, а звезды по одной покидали небосклон. Наступало утро. Я смотрел, как ночь соскальзывает с домов, нюхал остаток порошка и обдумывал свой следующий ход.
Мои дальнейшие действия не будут связаны с Отделом – несмотря на то, что в постели моей спит инквизитор. Кэтрин не обладала в Отделе достаточным весом, к тому же она все равно не разделяла до конца мои версии. Если Моргенлендер еще на сцене, я мог бы перетянуть его на свою сторону при всей его нелюбви ко мне, но рассчитывать на это особенно не приходилось. Я обдумал абсурдную идею встретиться еще раз с Фонеблюмом и выложить ему все, что имею против него, но даже в том маловероятном случае, если он капитулирует, я вряд ли придумаю, что просить у него. Если я позволю ему разрешить мои проблемы с кармой, я только пополню компанию тех, кто жил и живет у него под пятой, вроде Пэнси, Стенханта, Тестафера и многих других. Включая, судя по всему, Корнфельда.
Теперь я не сомневался, что могу распутать это дело. Вопрос заключался только в том, к кому мне идти, распутав его. У меня был клиент – даже два, считая Челесту, – но они вышли из игры. Я мог распутать это дело, но с точки зрения самосохранения лучше бы мне было его не распутывать.
Корнфельд вошел, когда я вытирал стол. Он вошел без стука. Судя по его виду, он не спал всю ночь – впрочем, я тоже. По крайней мере он был при полном параде и даже с пистолетом. На мне был только халат.
– Одевайся, – буркнул он.
Я сделал так, как он приказал. Он не заглянул в спальню, и если и узнал плащ Кэтрин или ее помаду у зеркала, то промолчал. Он только стоял и смотрел, как я сражаюсь с пуговицами. В окно заглянуло солнце, и на стволе его пистолета вспыхнул солнечный зайчик. Когда я обулся, он попросил мои карточку и лицензию.
Я протянул их ему. Он сунул лицензию в карман и пробежал декодером по карте. Я протянул руку забрать ее, но он убрал ее в карман к лицензии и ухмыльнулся.
– Просто сувенир, – пояснил он. – В свое время получишь новую.
Я хлопал глазами не понимая.
– Добро пожаловать в мир лишенных кармы, Меткалф. Надевай плащ.
Мы спустились к его машине. Я никогда не смогу этого проверить, но не думаю, что Кэтрин хотя бы пошевелилась во сне.
ЧАСТЬ
Это было недолго, но противно. Я проснулся с ощущением, что так и не отоспался как следует после той ночи, когда меня забрал Корнфельд. На мне была уродливая пижама, и я лежал в квадратном белом помещении – вроде бы несколько минут назад я находился в таком же, только тогда вокруг суетились врачи, готовившие меня к заморозке.
Теперь в углу сидел один-единственный санитар с журналом в руках. Я слез со стола, потянулся и хотел уже было поворчать насчет того, что даже здесь у них ничего не работает как надо. Тут парень заметил, что я проснулся, достал откуда-то и вручил мне мою одежду, чистую и отглаженную, и только тогда до меня дошло, что я отлежал свой срок. Гадкому привкусу у меня во рту исполнилось шесть лет.
Я не спеша оделся. Санитар не торопил меня. Чуть позже он спросил, готов ли я, и я ответил, да, и мы вышли в коридор и спустились на лифте на первый этаж. В лифте санитар окинул меня взглядом и улыбнулся. Я попробовал улыбнуться в ответ, но не смог – так волновался. Я все пытался найти в себе подтверждения того, что миновало шесть лет, но не находил.
Санитар проводил меня в кабинет, где сидел инквизитор, в бешеном темпе печатавший что-то на встроенном в крышку стола компьютере. С минуту мы ждали, пока он покончит с этим занятием, потом он опустил монитор и улыбнулся. Я сел на стул и, пока санитар и инквизитор подписывали друг другу какие-то бумаги, переговариваясь вполголоса, выглянул в окно. Солнечные лучи слепили глаза, отражаясь от стеклянных стен домов напротив.
Может, это объяснялось особенностями моего свежеразмороженного зрения, но все показалось мне каким-то неправильным: слишком яркие краски, нечеткие силуэты. Словно плохо отретушированная фотография. Я вдруг понял, что мне вот-вот предстоит выйти из дверей Отдела в эту плохо отретушированную фотографию – насовсем. И эта фотография – мой новый мир, а старого больше не будет. И еще я понял, что продолжаю жить своим последним делом, что глупо. Смехотворно глупо. Можно подумать, что это дело еще не закрыто.
Санитар вышел, а инквизитор выдвинул ящик стола, достал оттуда металлический контейнер размером с коробку из-под ботинок и поставил передо мной. В нем оказалось барахло, которое они вынули из моих карманов шесть лет назад, аккуратно рассортированное по полиэтиленовым пакетам. Его было немного. Ключи от машины и квартиры, исчезнувших пять лет и одиннадцать месяцев назад, когда я перестал платить. Все же ключи приятно оттягивали задний карман – в конце концов ими удобно чистить ногти.
Все остальное составляли половинки шести разных стодолларовых купюр и ручка-антиграв. С минуту я покрутил обрывки в руках, пытаясь собрать хоть одну бумажку, которую смог бы сунуть в кассовое окошко или по крайней мере бармену в темном баре, но, увы, я явно грешил привычкой совать в карман одинаковые половинки. Пока я не наткнусь на парня с противоположной привычкой, толку от этих бумажек никакого. На всякий случай я все же сложил их и сунул в карман.
Я вытаскивал из пакета авторучку, когда почувствовал на себе пристальный взгляд инквизитора. Я поднял глаза, и он ухмыльнулся. На вид ему было лет двадцать – двадцать пять, но мне казалось, он нагляделся на лишенный кармы мусор вроде меня, входящий и выходящий из морозильника, и теперь развлекается, глядя, как я разбираюсь со своим богатством.
Неожиданно он встал и закрыл дверь в коридор.
– Я вас ждал, – заявил он.
– Очень рад, – озадаченно промямлил я.
– Я дам вам пятьдесят баксов за эту ручку, – сказал он, возвращаясь за стол. – Это ведь первая такого рода. – Он” говорил, словно обращаясь к ребенку в те времена, когда еще были дети. – Это мечта коллекционера, объяснил он.