Пистолет с музыкой
Шрифт:
— Не очень-то вы спешили, — поднял глаза Энгьюин. Его лицо чуть заострилось, отвердело: он начал свыкаться с жестокой реальностью существования без спасительной оболочки нескольких единиц кармы на магнитной полоске карточки.
— Вы пока не оплачиваете мое время, — заметил я.
— А вы предпочитаете деловые отношения, Меткалф? — фыркнул Энгьюин.
Он сунул руку в карман, вытащил конверт и бросил на стол между нами. Я взял конверт. Там лежало тысяча четыреста долларов.
— За сегодня и завтра, — сказал он, удостоверившись, что я сосчитал деньги.
— Сегодня за
— Звучит оптимистично, — мрачно вздохнул он.
— Что именно?
— То, что вы надеетесь иметь работу еще и в пятницу.
— Если честно, мне не понятно, почему инквизиторы вас еще не заморозили. Впрочем, то, что мы с вами беседуем сейчас, уже внушает оптимизм. Моргенлендер раздражен: у него никак не выстраивается цельная картина, и это его бесит.
— Со мной он держался очень уверенно.
— Не будьте дураком, Энгьюин. Просто вы не привыкли иметь дело с инквизиторами. Моргенлендер — исполнитель. Это дело попало в прессу. На него оказывается давление, чтобы он закруглялся побыстрее, но он должен довести расследование до конца или по крайней мере помешать увести его в сторону.
— Не понимаю.
— Я тоже, но надеюсь понять. — Я махнул официантке, но привлечь ее внимание оказалось не легче, чем подавать знаки вертолету, сидя на дне лисьей норы. — Я узнаю, кто и почему убил Стенханта. И если это ваших рук дело, лучше заберите эти деньги обратно и потратьте их на порошок или на девочек, да побыстрее, поскольку покрывать вас я не намерен.
— Я невиновен.
Я шмякнул газетой об стол, но в темноте эффект получился явно не тот.
— Что они на вас имеют?
Последовало молчание. Я вглядывался Энгьюину в лицо, но оно ничего не выражало.
— Я ему угрожал, — выдавил он наконец. — У них есть мое письмо. Но они не так поняли…
— Моргенлендер назвал это шантажом. У вас было что-то против Стенханта?
— Сугубо личное дело. Моя сестра работала на него, и он сломал ей жизнь. Я хотел, чтобы он знал, как я к этому отношусь.
— Подробнее.
— У нее от него ребенок. То есть башкунчик. Это просто маленькое чудовище…
— Башкунчики — все чудовища, — сказал я, и тут до меня дошло. — Скажите, вашу сестру зовут Пэнси Гринлиф?
Похоже, это заставило Энгьюина отнестись ко мне с большим уважением. Он подался вперед так, что на его лицо упал свет.
— Да, — сказал он. — Вы, наверное, уже говорили с ней.
— Нет, но надо бы. Поговорю завтра, если смогу. Рассказывайте дальше.
— Теперь я уже не так уверен, — произнес он. — Мне кажется, он обрюхатил мою сестру и платит ей за молчание.
— Если судить по ее дому, не такая плохая сделка, — заметил я.
— Вы не понимаете. До моего отъезда из Лос-Анджелеса у нее была хоть какая-то своя жизнь. А теперь она скрытная. Боится сказать мне, в чем дело. Стенхант обращался с ней как с куклой какой-то.
— И вы решили оборвать нити, — предположил я, — или хотя бы подзаработать.
— Давайте, Меткалф,
— Сами хороши. Продолжайте, Энгьюин. Не очень-то приглядная получится история даже с тем немногим, что мне известно. Моргенлендер заподозрил в вас шантажиста, а доктор Тестафер показал инквизиторам ваше имя в книге записей на прием, и оно там встречается не раз. Так что вам от Стенханта далеко не уйти.
Он, как школьник, положил руки на стол перед собой.
— Сначала я его и в самом деле хотел убить. Я пошел к нему, я его обзывал, я угрожал, я пытался вызвать хоть какую-то реакцию, — его руки дернулись так, что я понял: это не пустые слова. — Но он и не пробовал защищаться. Он скрывал что-то, это точно, и чуть ли не силой заставил меня взять деньги.
— О’кей, потише. Так, значит, вы с ним пришли к своего рода компромиссу: обменяли ярость на кошелек.
— Еще он пытался запугать меня: говорил, что я впутался в это больше, чем думаю, и предлагал уйти. Он увидел, что я поубавил пыл, и предложил мне деньги, а я их взял. Для него это ерунда, а для меня — нет.
— Он просто ввел вас в семью. Как еще одну куклу.
— Идите к черту.
Я улыбнулся.
— Откуда вы такой взялись, Энгьюин? Где вы учились играть простачка? Да над вами грех не издеваться.
Вопросы — вообще неприятная штука, а этот к тому же звучал как оскорбление, поэтому я даже удивился, когда он уловил суть вопроса и ответил прямо. Хотя в его положении можно уже ничего не бояться.
— Я приехал сюда из Эл-Эй, — почти спокойно ответил он. — Я шесть лет прослужил в армии. Пытался дослужиться до звания, но мне надоели военные инквизиторы. Насколько я понял, все, что они хотят, — это чтобы кто-то чистил им сортиры. Вот я и уволился — с избытком кармы и без гроша в кармане. Тогда я и решил проведать сестру.
— Где вы остановились?
— Сначала у приятеля в Пало-Альто, потом на несколько дней у сестры — пока туда не въехала Челеста Стенхант. Теперь вот нигде. — Он повернул руку ладонью вверх, как бы демонстрируя это. — Моргенлендер дал мне понять, чтобы я и близко не подходил к дому на Кренберри-стрит. Я пару раз переночевал в ночлежке, но они пускают только с минимальным запасом кармы, так что теперь мне туда нет ходу.
Я начал проникаться к нему жалостью; впрочем, ничего удивительного. Со мной так всегда бывает, когда я сталкиваюсь с человеком в еще более отчаянном положении, чем я. В подобных ситуациях мои реакции не сложнее, чем у кобелей Павлова.
Где-то в глубине бара официантка посмотрела на свою схему и сообразила наконец, что мы здесь. Склонившись над столом, она спросила, что нам нужно. Я заказал стопку текилы и попросил принести зеркальце. Энгьюин только помотал головой, и официантка ушла.
Тут меня осенило.
— Ведь вы платите мне деньгами Стенханта, так?
Он помолчал немного, потом решился.
— Ага. Вы, наверно, теперь вернете их мне и снова предложите забыть все?
— Нет, — сказал я. — Просто мне это представляется забавным. Мы оба питались из одного источника, только теперь он иссяк. — Я похлопал по карману. — Это все?