Питер Брейн и его друзья
Шрифт:
Морис начал вертеть рукоятки, переключая магнитофон на воспроизведение, и все затаили дыхание. В парке перекликались последние расходящиеся ребята. Из сарайчика донёсся глухой лай и царапанье. Зазвенела струя воды — это миссис Брейн наполняла чайник. Тихо щёлкнуло в снятой телефонной трубке. Но искальцы слышали только лёгкое гудев магнитофона и шорох перематываемой ленты.
— Ну вот, — сказал Морис. — Начинается где-то тут… во всяком случае, если записалось…
Несколько мучительных секунд они прослушивали последние метры предыдущей попытки. Потом наступила тишина. Раздалось покашливание. Потом шёпот: «Давай!»,
И так далее.
Нет, Морис включил всё правильно.
Да, запись получилась отличная.
И пока они слушали, их усталость, раздражения и тревоги исчезли без следа.
Энди вспрыгнул на стул и принялся отплясывать на нём, вскидывая ноги в такт мелодии. Ева дирижировала флейтой. Руфь хлопала в ладоши. Mopис вскочил и начал репетировать свои жесты. А Питер блаженно откинулся на подушки и улыбался с бесконечным облегчением.
— Можешь радоваться, старина! — объявил Энди, когда запись была прослушана до конца. — Первое место тебе обеспечено. Старик Уотсон с ума coйдёт от восторга. Он присудит тебе и первый, и второй, и третий приз — все вместе.
— Он присудит тебе футбольный кубок города, и майку победителя, и пояс чемпиона — ну всё, вот увидишь, — сказал Морис. — Нет такого приза, награды и знака отличия, которого он тебе не присудил бы.
— Если под эстрадой всё сойдёт гладко, — вдруг перебила Ева и с тревогой посмотрела на Энди, который по-прежнему плясал на стуле.
7. ПОД ЭСТРАДОЙ
Конкурс талантов открывался в павильоне в четверг, в половине третьего. Павильон был очень большой: кроме раздевалки, умывальной и душевых кабинок для спортсменов, в нём был ещё зал, где устраивались танцы и всякие вечера. Один конец зала занимала эстрада, и вот под эту-то эстраду в день конкурса прокрались в четверть второго три таинственные фигуры.
Одна фигура была рыжая, в очках, говорила с шотландскими интонациями и несла в руках пакет с бутербродами. Другая была пониже, поплотней, с тёмными волосами и тихим журчащим голосом. Она несла зелёный с золотом чемодан. Третья фигура была старше, выше и медлительнее остальных. Она говорила хриплым голосом и возглавляла процессию. Этой фигурой был Эрни, сын паркового сторожа и его помощник.
— Запомните одно, — сказал он, согнувшись в три погибели и освещая карманным фонариком пыльное убежище под эстрадой. — Это вы сами. То есть если вас изловят, то вы сами сюда забрались… То есть я про это знать не знаю… То есть я вас и не видел никогда… То есть меня выгонят из сторожей, если дознаются, что и как. Ясно?
Лицо у Эрни было бугристое, маленькие глазки были обведены тёмными кольцами, точно у шахтёра. В этой захламлённой деревянной пещере он, по-видимому, чувствовал себя как дома. Впрочем, судя по присутствию старого продавленного кресла, стопки детских американских журналов времён войны возле кресла и изобилию окурков повсюду, Эрни действительно был тут у себя дома.
— Нас не изловят, Эрни, — успокоил его Энди Макбет.
— Уж конечно. А если всё-таки,
— Это ещё как сказать! — Эрни упрямо продолжал разговор на интересовавшую его тему. — Вас ведь изловили бы, если бы вы, то есть, не пришли пораньше. То есть если бы вы пришли в два, когда начнёт собираться народ. Как вы, то есть, думали. Вот вас и изловили бы. То есть кто-нибудь вас да увидел бы.
— Ну хорошо, хорошо, мы же пришли пораньше. А где тут штепсель? Ты же говорил… Или ты не говорил?
— Чего я не говорил? — спросил Эрни, подозрительно уставившись на Мориса маленькими глазками в тёмных кольцах.
— Да где тут штепсель? Я же только сказал, что ты говорил…
— Вот он, что ли? — перебил Энди, светивший по сторонам собственным фонариком.
— Что «что ли»? — осведомился Эрни, устремляя суровый взгляд на шотландца.
— Ну да, он, — сказал Энди, не отвечая на вопрос. Не то чтобы ему не хотелось поболтать с Эрни, но надо было торопиться. — Достанет? — спросил он, когда Морис начал разматывать шнур.
— Что достанет? — переспросил упрямый Эрни. — До чего?
— Только-только, — заметил Морис, вставляя вилку в штепсель. — Ну, главная задача решена, и теперь тебе осталось…
— Это, — сообщил Эрни, свирепо проследив всю длину шнура от магнитофона до стены. — Штепсель.
— Да, — сказал Энди, — спасибо… А теперь вам обоим лучше бы уйти. Верно?
— Помни только одно: тебе ничего не надо трогать, — начал Морис. — Ну конечно, кроме клавиши включения. Потому что он налажен совсем точно, проверен и перепроверен; лента поставлена на самое начало песни, и громкость в самый раз, я и её проверял. И ничего не касайся, ничего не меняй. Если тебе покажется, что слишком громко, неважно: ведь наверху должно быть слышно так, словно это мы с Евой поём и играем. И не пропусти сигнала. Когда я буду готов, то стукну два раза каблуком, вот так. — И он умолк, чтобы перевести дух.
— Есть у меня на примете одна настольная лампочка, — сообщил Эрни. — Я как-нибудь притащу её сюда и подключу. То есть к этому вот штепселю.
— Энди, ты всё запомнил? — с тревогой спросил Морис. — Ничего не касайся, кроме клавиши включения. Всё налажено. Понятно?
— То есть, — бубнил своё Эрни, — это вредно для глаз. Читать вот эти журналы, то есть, при фонарике. Вот я и поставлю сюда настольную лампу. А может, раздобуду и электрический чайник. И буду его включать. Чтобы не ходить пить чай домой. Я, то есть, всё обдумал…
— И верно, — отозвался Энди, глядя на часы,—
Прекрасная мысль. Это ты здорово придумал, Эрни. Но только время-то уже полвторого, и лучше бы вам уйти, а? Пока народ не собрался. Ну, и твой папаша…
— А то, может, электрическую плитку заведу, — сказал Эрни. — Тоже сгодится. То есть вместо чайника… Папаша? Это где же он? — вдруг испуганно встрепенулся помощник сторожа.
— Да нигде, — ответил Морис. Ну, а вдруг? Энди прав — лучше уйти, пока он не пришёл, не то он услышит нас или увидит, как мы выбираемся отсюда… Ты запомнил, Энди? Я топаю два раза, и ты нажимаешь клавишу включателя. А больше ничего-ничего не трогай.