Питер Брейн и его друзья
Шрифт:
— А я смеялась…
— Нет, надо было тебя исключить, — твердила Ева. — Обязательно!
Энди поднял голову и укоризненно замигал.
— Ах так? — сказал он. — Ну, а если бы меня исключили, в среду на состязании любителей мороженого выступила бы ты? Так, что ли? И, уж конечно, заняла бы первое место! Ха-ха! — Энди заметно воспрянул духом. — Ты бы заняла первое место с конца! — продолжал он. — Да ты и третьей порции желе не доела на дне рождения у Мориса. Помнишь, Питер? У Мориса на дне рож… Э-эй! Куда он девался?
Питер
— Вот видишь, — зашипел Морис, — видишь, что ты наделал?! У него нервный припадок. И всё из-за тебя!
— Бедненький Питер, — пискнула Руфь, кидаясь к постели и обнимая бугор. — Не плачь! Я нечаянно смеялась! Я больше, не буду!
— Он ведь очень самолюбивый, — сказала Ева, сурово поджав губы и бросая на Энди уничтожающий взгляд. — А оттого, что он неё время лежит, у него нервы не в порядке.
— Да… ладно уж… — пробормотал Энди, виновато глядя на дрожащий бугор. — Я же не нарочно!
— Не плачь, Питер, не плачь! — ворковала Руфь.
Внезапно одеяло откинулось, и из-под него возникла красная физиономия Питера. Волосы у него вздыбились, глаза блестели, по щекам катились слёзы.
— Да не плачу я вовсе! Я… кха-кха-кха! О-ох!.. Я… я смеюсь… Ох-хо-хо!.. Да я не знаю, что отдал бы, лишь бы п-п-по-о-осмотреть… ха-ха-ха!., на Мориса… ах-ха-ха!.. когда он… — Питер вновь нырнул под одеяло, но тотчас вновь возник на поверхности и указал дрожащим пальцем на Еву. — И на неё!
И они не устояли. Сначала Морис, а потом Ева покатились со смеху. Даже Энди, которому под эстрадой пришлось ой-ой-ой как не сладко, можете ему поверить, — даже Энди выдавил из себя бледную улыбку.
— Ну что же, хорошо, — сказал он, — раз вы довольны… А теперь, — с обычной бодростью воскликнул он, вскакивая и хлопая в ладоши, — а теперь давайте решать, что делать дальше. Пошутили — и будет. Нам нужно о многом поговорить… Во-первых, состязание любителей мороженого. Надо решить, как и что. И поиски клада. Может, кто-нибудь узнал что-нибудь интересное? А выставка четвероногих друзей? Вы решили, кого выставлять? Старого усатого-полосатого или… или…
Но у Энди недостало душевных сил назвать животное, чей вой возвестил начало худших десяти минут во всей его жизни.
— Ну, так что же? — сказал он. — Ведь до выставки четвероногих друзей остались считанные дни. Кого вы решили выставлять? Кота или… это другое животное?
Может быть, причиной был общий смех, а может быть, непрерывное сотрясение кровати, а может быть, Уильямсон понимал человеческую речь, даже когда говорил шотландец, и был наделен кошачьим умением заглядывать в будущее, но как бы то ни было, именно в эту минуту Уильямсон встал, потянулся, мягко выпрыгнул из своего уютного тёплого гнёздышка в ногах постели и благоразумно ускользнул за дверь.
10. ПЛАСТЫРЬ,
Выставка четвероногих друзей сошла для искальцев удачнее, чем конкурс талантов. И всё же в некоторых отношениях это была болезненная, очень болезненная процедура.
Энди утверждал, что во всём виновата книга про кошек, которую они взяли в библиотеке.
— Почему там не было предупреждения? — возмущённо спрашивал он. — С самого начала они должны были предупредить, что описывают подготовку всяких там изнеженных кисок, которые так и кочуют с выставки на выставку, а не диких боевых тварей вроде Уильямсона, — докончил он и подёргал одну из бесчисленных полосок пластыря, украшавших обе его руки до локтей.
— Уильямсон вовсе не дикая боевая тварь, — возмущённо сказала Руфь, подходя к предмету разговора, который мирно дремал, по-домашнему свернувшись клубочком в ногах у Питера. Она нежно прижалась щекой к его усатой морде, и кот приоткрыл оранжевую щёлку глаза.
— Тебе-то хорошо говорить! — заметила Ева. — Ты ведь его не тащила.
— И даже не ловила, куда там, когда он вырвался и накинулся на этих белых мышей, канареек и пуделя Мэрилин Баттерфилд. Нет, ты просто стояла и визжала, — сердито ворчал Морис, хотя ему сильно мешала полоска пластыря, приклеенная к верхней губе.
Он нервно подёргал за неё, точно за кончик щегольских розовых усиков.
— И ты его не прихорашивала, — добавил Питер.
Да, одна только Руфь осталась целой и невредимой после того, как они приняли участие в выставке четвероногих друзей.
Все остальные были исполосованы рубцами и шрамами. Особенно богатым был набор царапин на носу и щеках Питера — «настоящая новозеландская татуировка», по выражению Энди. Питер втайне так гордился своими ранами, что даже не стал заклеивать их пластырем.
И их огненно-багровая сетка всё ещё выглядела достаточно устрашающе, когда в конце недели, в день состязания любителей мороженого, его навестил доктор Да Сильва.
— Это ещё что такое?! — ахнул доктор, остановившись на пороге как вкопанный. — Что тут произошло? У тебя такой вид, словно ты лазал по малиннику в самых густых зарослях за четырьмя рядами колючей проволоки. Как это ты ухитрился?
Питер улыбнулся.
— Не я, а Уильямсон, — объяснил он. — Он не хотел стоять смирно, пока я его прихорашивал.
— Ещё бы! Бедный кот, — сказала миссис Брейн. — Да и мне пришлось не легче. Если бы ты, мой милый, был здоров, одними царапинами дело не обошлось бы! — Она повернулась к врачу. — Вы уж извините, что одеяло всё в пудре, доктор. Я его выбивала-выбивала, и всё равно толку никакого. Наверное, пудра пропитала вату и теперь потихоньку вытрясается. Знаете, как-то вхожу я сюда, а тут настоящая пылевая буря. Посредине Уильямсон вертится волчком и шипит на них, а они-то все белые с головы до ног, точно привидения!