Питерские каникулы

Букша Ксения Сергеевна

Профессор слева весь побагровел и хотел меня выгнать, но профессор справа погладил его по спине и что-то шепнул на ухо, а мне буркнул:

– Переходим ко второму вопросу...

По второму вопросу я знал чуточку больше, чем по первому, и такого откровенного позора уже не было; по крайней мере, я свободно отвечал на вопросы, и профессора, кажется, немножко помягчали.

– ...если питерские купцы сильно зависели

от чиновников, то московские нередко были в оппозиции к правительству, - говорил я скромно.

– Ладно, хватит, - остановил меня профессор слева, нахмурившись. Давайте сюда вашу ведомость.

– Катя и Варя, - обратился я к девушкам, которые стояли как влитые и держали меня, - давайте ведомость.

– Так он же не сдавал документы, - объяснила Катя.
– Он просто пришел.

– То есть как это - "просто"?
– зарычал профессор справа.
– Что, вы хотите сказать, что вы не сдавали первые два экзамена... и мы не сможем вас взять?

– Стоп, стоп, - поспешно завопил профессор слева.
– Мы сможем. Ты забыл! Если на платное, то можно сдавать только историю.

– Да у него, конечно, нет денег на платное, - махнул рукой профессор справа.
– Черт!
– и он стал рвать на себе волосы.

Тут я решил вмешаться.

– У меня у самого, конечно, нет денег, - осторожно начал я.
– Однако директор завода, на котором держится весь наш город Каменный угол, часто соглашается заплатить за обучение детей работников его предприятия, чтобы потом получить высококлассных специалистов...

– Звоните вашему директору!
– рявкнули профессора.
– Живо!

Всей кодлой мы полетели в деканат, где стоял телефон; Герман и Пармен извлекли из Интернета телефон приемной директора Каменноугольского завода. На роль посредника была выбрана Александра Александровна как самая опытная из присутствующих дам.

– Але, - сказала она нежным басом.
– Позовите, пожалуйста, Алексея Петровича.
– На заседании? Из Петербурга беспокоят.

Александра Александровна облизнула губы и выждала. Мы сгрудились около телефона; девицы прильнули ко мне, как волны к берегу. Наконец, Александра Александровна заговорила.

– Алексей Петрович, - сказала она.
– Вы славитесь на всю Россию тем, что обучаете студентов за счет завода. Других таких примеров... Всего тридцать шесть тысяч в

семестр, зато потом... Егор! Егор Крохин! Да! Давайте! Переводите! Спасибо вам огромное, Алексей Петрович...

Александра Александровна положила трубку.

– Молодец ваш директор завода, - рассмеялась она.
– Только я разлилась - он как грянет: "Сколько?" Эх, надо было больше просить.

– Да, - отметил я.
– Что ж это вы!

12

Вскоре вернулись с юга дядя и тетя. Они страшно удивлялись, что я сдал экзамены, а еще им очень не понравилось, что в квартире постоянно толчется куча народу: народ приходил держать мне ложку и все прочее.

– Приехал, был скромный мальчик, - охала тетя и пудрила загорелую шею.
– А теперь стал такой вульгарный, навел каких-то девиц. Ой, а в твоем институте хоть на инженера-то тебя научат?

Бабушка, которая, пока дяди и тети не было, жестоко меня тиранила, когда они приехали, превратилась в верного союзника. Ей стало возможно доверить любой секрет, - она только молчала и кокетливо стряхивала крошки с подола.

– Совсем ты как прадед твой, - признавалась она в минуты откровенности.
– Весь в него!

Лето сворачивалось в трубочку; ночи стали синими, но по-прежнему солнце жарило; кругом звенела стройка. Строительные леса стояли, окропленные жирными застывшими каплями цемента; пробки по всем дорогам и ярко-розовое солнце в малиновом ободке. Плыл торфяной дым над железными крышами, а в нем просветом виднелся красный серп. В одну такую ночь приснился мне сон: будто бы началась война, и мне обязательно надо на нее идти, хоть я и отмазанный от армии, а все равно надо. И как будто стоим мы на вокзале - солнышко светит, а я прощаюсь с девчонками, с Катей и Варькой, и мне надо обеим сказать, что "они у меня единственные", а как это сделать, чтобы не соврать, неизвестно. А самое обидное, что девчонки прекрасно понимают, как мне трудно, но помочь ничем не хотят - в жизни они бы мне помогли, они отзывчивые, - а там, во сне, только смотрели укоризненно и плакали без звука, а меня уже торопили туда, в дым и гром - война шла уже близко.

А поезд ехал все быстрее и быстрее, и все оставалось там, в мире, а я уезжал на войну, и мне там, во сне, было совсем-совсем не страшно.