Питерские каникулы
Шрифт:
– А вот и наш единый кандидат, - хором сказали Пармен и Александра Александровна.
– Да он же еще не знает, - переглянулись Варька и Катя
– Ты выбран, - торжественно оповестили меня сверху Герман и Мишка. Выбран единым кандидатом.
– От дыбороссов, - сказала Варька.
– От выдемборцев, - сказала Катя.
И все посмотрели на вечернее небо, которое отражалось у меня в глазах.
– Но за что?
– вскричал я в потрясении и запрыгал босиком по песку с шишечками.
– Я же недавно в партиях! И я не интересуюсь политикой!
И я застыл в полном изумлении.
– Ты расскажешь это избирателям, - засмеялся Герман и стал, прихрамывая, слезать с верхушки ели.
– То есть, ты, конечно, гад, - отметил Пармен.
– Но харизму не пропьешь. А теперь пошли скорее в клуб "Кронштадт", избиратели заждались!
Пока мы бежали, Катя рассказала мне, что дыбороссам пришлось выбираться из сарайчика по трубе, для Александры Александровны разломали крышу, а сук так никто сдвинуть с места и не смог.
– В такие могучие руки и страну отдать не жалко!
– восхищался Мишка завистливо.
– Да не хочу я такую тяжесть, - отнекивался я.
– Избирателям объяснишь!
– хором налетели Пармен и Александра Александровна.
Клуб "Кронштадт" оказался таким же, как в Стрельне, только с колоннами и желтенький, да и народу в него могло войти раз в сто больше. Весь этот народ, однако, входить до меня не хотел, а приветствовал меня, неустойчиво волнуясь на крыльце, и прыгая, и бия себя в грудь.
– Пустите, мы привели единого кандидата!
– рокотала Александра Александровна.
– А у него с собой есть?
– волновались избиратели.
– Целая бочка!
– потрясал Пармен.
Избиратели расступились, по-прежнему волнуясь; Варька и Катя взяли меня под руки, и мы, подняв носы к небу, проплыли среди толпы втроем. За нами протиснулась Александра Александровна, а уж за ней Герман, Пармен и Мишка. Они несли бочку, и их охраняло кольцо ментов, чтобы избиратели раньше времени нас не растерзали.
Сцена все близилась; наконец Варька и Катя разошлись в стороны, а я взошел к микрофону. Толпа волновалась и лезла в двери.
– "Однако как много народу живет в Питере!" - подумал я.
– Лучший кобель города!
– вскричали избиратели.
– Егор, достань мороженого!
– Егор, Егор, кто чемпионом мира будет?
– Егор, покажи, как ты бутылку водки на четыре секунды быстрее, чем она сама!..
Я сделал руками умиротворяющие пассы.
– Все по порядку. Чемпионом мира будут немцы. Водку уже наливают и сейчас принесут. Мороженое в другой раз. А сейчас я хотел бы все же...
Избиратели насторожились. Я смущенно хмыкнул и облизнул губы.
– Понимаете, я не могу быть кандидатом.
– Но почему?
– крикнул мой знакомый лысик откуда-то от дверей.
– Видите ли, мне нет двадцати одного года. Пока.
– А когда у тебя день рождения?
– поинтересовались из толпы.
– В сентябре, - ответил я.
– А в чем же дело тогда?
– простодушно удивились
Тут до меня наконец дошел весь идиотизм ситуации. Наступила милая тишина; народ хмурил брови и ждал от меня ответа.
– Ах ты черт, тебе что, и восемнадцати нет?!
– шепотом догадался Герман где-то сбоку.
– Ай, блин, молчи, не признавайся, съедят!
Я поднатужился и посмотрел людям в глаза.
– "Ты не рожден для политики", - сказала, перебирая четки, королева Изабелла, усмехнулась, вспыхнула красно-черным пламенем и ушла насовсем.
– Да нет, - сказал я, прокашлявшись.
– Вы не так поняли. Понимаете, мне семнадцать лет. Вот какое дело. Я приехал поступать в вуз, и если не поступлю, то меня заметут в армию...
Катя и Варька переглянулись и посмотрели на меня как на сумасшедшего; Герман в ужасе схватился за голову. Я же ждал с бестрепетной душой деянью правому последствий. Последствия не замедлили: ропот пошел по нарастающей, по толпе прошел дружный вздох негодования, а потом из задних рядов послышался одинокий подозрительный голос:
– А где наша водка?
– Чем же это она ваша, - не выдержал Мишка.
– Она теперь наша, а не ваша! Если Егор не кандидат, то и поить вас не за что! Эта водка нам для другого раза пригодится.
– Э, э!
– завопили уже несколько голосов.
– Водка наша, вы обещали!
– Так мы что обещали!
– закричал Герман, бледнея и пытаясь повалить бочку набок, чтобы укатить ее.
– Егор, помогай!
– Мы обещали... если вы за Егора!..
– Жадина-говядина, пустая шоколадина!
– взревели уже все хором.
Кое-кто уже карабкался к нам; Пармен скакал по краю сцены и отчаянно отпихивал народ каблуком, что-то беспорядочно выкрикивая; Александра Александровна пыталась пробиться ко мне, Катя и Варька, как княжны Таракановы, залезли на спинку задней скамьи и прижались к стене - лица у обеих были бледные и перепуганные.
– Эй, Герман, - попытался я позвать на помощь, но кривоногий герцог уже залез на занавеску, откуда разъяренная толпа пыталась его сдернуть.
Меня обступили какие-то абсолютно дикие мужики; никогда не думал, что в Питере, культурной столице, люди позволяют себе выходить на улицу с такими мордасами; потрясла меня, признаться, и переменчивость нашего народа, и та легкость, с которой они сменили уважение к мне на полное непонимание и агрессию.
– Водку отдай, щенок!
– шумели они, злобно выпихивая из-под меня бочку.
– Слезай с бочки, кому говорят!
– Вместо рук спички вставим!
– Знаете что, - еще раз попытался я, - это не моя компетенция, вон на люстре сидит Мишка, обращайтесь к нему...
Ляснуло, треснуло, выбило искрами, потолок кувырнулся.
– Задушу!
– закричал я из последних сил.
Кругом мелькали потрепанные брюки, наши беспорядочно бежали, народные массы ломились к спиртному.
– Эй, потеснитесь!
– я раздвинул лес чужих ног, привстал, как против ветра, и пошел к бочке.