Плачь обо мне, небо
Шрифт:
– И что же? Что с ней сталось? – посыпались со всех сторон вопросы.
– А ничего, – вдруг развела руками Сашенька, – продолжала цвести и кавалерам улыбаться. Проклятье не по ней ударило, а по поэту: говорят, это как раз незадолго до его последней дуэли было. Вот, вроде как, иначе бы все обошлось – не впервые ж он стрелялся, да и Дантес, кажется, смерти ему не желал.
Предположение, как и ожидалось, вызвало споры между рационально настроенными барышнями, не верящими в миролюбивость вышеупомянутого француза и мистическую силу каких-то камешков, и теми, кого хлебом не корми, дай старые легенды послушать да пересказать. Баронесса фон Вассерман,
– Там не только серьги были, – протянула Мари, все так же не отрываясь от холста, – в шкатулке кольцо хранилось, крупное такое, с изумрудами, мне кажется. Его как-то служанка себе забрать решилась, пока в доме никого не было. С неделю найти не могли, а потом у нее руки жуткими волдырями покрылись, и на лицо проказа перекинулась, – Мещерская брезгливо поморщилась. – Сразу ясно стало, куда кольцо пропало.
– А дальше? Дальше что?
– Да ничего, – Мари пожала плечами, набирая краску на кисть, – она покаялась, волдыри за несколько недель сошли.
– Это случайно не те кабошоны-изумруды? – вдруг задумчиво поинтересовалась Анна Розен, вроде бы и не вслушивавшаяся в болтовню фрейлин. На нее сразу уставилось несколько пар недоуменных глаз, поэтому она поторопилась добавить: – Те, что в украденном кольце Ее Императорского Величества были.
Щебетание прекратилось. Кто-то переглянулся между собой, кто-то начал перешептываться. Грудной голос Мари Мещерской, раздавшийся следом, встревожил барышень еще сильнее:
– Возможно, – она нахмурилась, – бабушка вручала какие-то драгоценности государыне, но я совершенно не помню, что в них значилось.
– Глупости все это, – хмыкнула Бобринская.
– Как гадалку упрашивать уточнить у карт, действительно ли в этом году ты замуж не выйдешь, так не глупости, – подколола ее Ольга Смирнова, – а как проклятые драгоценности – так детские сказки?
Та обиженно фыркнула.
– Что-то я не видела, чтобы на mademoiselle Голицыну хоть какая-то кара снизошла – все хорошеет день ото дня. Аж смотреть тошно. А уж она явно не каялась – стояла молча, даже глаз не опустила.
Упомянутая за ширмой поймала насмешливый взгляд цесаревича и пожала плечами: кто бы сомневался, что не все верили в ее непричастность к краже. Да и в целом не все радовались ее положению при Дворе. Но до того ей особо и дела не было – еще в момент принятия шифра она понимала, что здесь отношения даже сложнее тех, что были в Смольном. А уж там ей с лихвой хватило бесконечных интриг. Куда важнее было то, как воспримут эту легенду некоторые из фрейлин, и запомнят ли те, кто должен.
Проклятые драгоценности довольно скоро были забыты. Тоскующие без выходов в свет барышни заговорили о Париже и новом платье императрицы Евгении от Уорта**, и Катерина поняла, что вряд ли еще услышит что-то интересное: все, Мари и Сашенька исполнили ее просьбу в точности, большего и не нужно. Оставалось дождаться подходящего момента, чтобы покинуть свое укрытие.
Мельком взглянув на прикрывшего глаза цесаревича, тоже, по всей видимости, утомленного женской болтовней, она едва заметно, краем губ, улыбнулась. И как-то внезапно этот укромный уголок за ширмой показался слишком интимным. Неправильным. Стирающим все звуки извне тем сильнее, чем дольше она вглядывалась в умиротворенное лицо с тем же светом, что исходил от Императрицы. Становящимся все меньше и теснее тем быстрее, чем упорнее она
Потому что до этой минуты она была слишком увлечена чужим разговором, чтобы обращать внимание на все окружающее ее. И на Николая, находящегося рядом. Слишком близко, чтобы это не вызывало вопросов, если бы их кто увидел.
Хотя сплетницы уже давно разносили истории похлеще.
Катерина отвернулась, крепко зажмуриваясь, чтобы отогнать наваждение и унять дрожь. Что-то внутри начинало рушиться, пока еще только расходясь сетью трещин по идеально гладкой, отполированной поверхности. Но еще немного, и оно расколется на множество мелких частей, которые не собрать, не ранив пальцы, и не склеить.
И ей не хотелось знать, что случится в этот момент.
***
Российская Империя, Царское Село, год 1864, май, 7.
Зашедшая в комнату, которую она делила с Анной Розен, появившейся в штате осенью шестьдесят первого и сразу полюбившейся почти всем фрейлинам, Ольга Смирнова не сразу поняла, что соседка уже вернулась. Впрочем, она и не ожидала ее столь раннего появления, зная, что каждую субботу Анна уходит на свидание, которое длится почти до самого вечера. Эти отлучки стали регулярными и чем-то настолько привычным, что уже только по ним можно было определять день недели и даже время. Неужто чувства угасли или случилось что?
Как можно тише приблизившись к соседке, Ольга присела на край узкой постели и осторожно дотронулась до острого женского плечика, худоба которого не скрывалась даже плотным шелком платья для прогулок. Кому-то могло бы показаться, что Анна спит, но Ольга хорошо знала, что соседка не имеет привычки дремать в уличном платье, даже не укрывшись пледом и в столь напряженной позе.
– Аннет? – позвала она свернувшуюся в комочек девушку, кажется, мелко дрожащую, словно бы от холода.
Со стороны последней не донеслось ни звука, оборачиваться она тоже не пожелала, и почему-то у Ольги кошки на душе заскребли. Она предприняла еще одну попытку, но вновь потерпела поражение. Возможно, она бы даже оставила эту затею, позволив соседке прийти в себя (мало ли, что стряслось), но та вдруг как-то жалобно всхлипнула, видимо, не в силах больше сдерживаться, и отняла ладони от лица.
– Аннет?! – в ужасе отшатнулась Ольга; руки ее подрагивали.
Похоже, Анна полагала именно такую реакцию – с головой укрывшись какой-то шалью, что лежала рядом, она уже в голос зарыдала. И Ольга могла ее понять: случись такое с ней, она бы, наверное, вообще никому не показывалась и даже во Дворец не вернулась – знала, как здесь подобное воспримут. И с каким жаром начнут обсуждать в каждом алькове.
Ей еще хотелось верить, что все не так, как мгновением назад она себе представила, но почему-то эта надежда быстро угасала. Вряд ли это лишь случайность.
Ольга никогда не стремилась укорить кого-либо и потому, подобно некоторым дамам, ничего не говорила Анне относительно ее «романа», но все же догадывалась, чем дело кончится. Хоть и не предполагала такой трагедии. Княгиня ей казалась более сдержанной женщиной.
– Это княгиня, да?.. – тихо произнесла она, вновь дотрагиваясь до дрожащего плеча рыдающей девушки. Глухие всхлипы и вой из-под шали усилились, но на несколько мгновений прервались коротким: «Скажешь, что говорила мне, да?».
– Нет, – Ольга покачала головой, даже не думая о том, что Анна сейчас не увидит этого жеста, – и не стану винить тебя. Никто из вас не чист. Расскажи мне, – попросила тихо.