Плачь обо мне, небо
Шрифт:
– Не смей, слышишь, не смей, – горячо шептал он, покрывая поцелуями бледную, с ярко проглядывающими синими венами, руку; морщинистая сухая кожа казалась ледяной. – Ты должна жить. Ты должна увидеть, как падут Романовы. Должна гордо войти под своды Дворца и принять Императорскую корону. У нас будут дети, много детей. Они унаследуют трон, они укрепят власть, они вернут России величие и независимость.
Он что-то говорил, говорил, говорил, словно был в бреду. Он видел эти картины, нарисованные его сознанием еще в день той злополучной беседы. Видел её счастливую улыбку и её саму в сиянии царских бриллиантов. Слышал
– Молчи, Бога ради, – её умоляющий хриплый шепот прервался затяжным кашлем, – во имя всего Святого, молчи.
Подняв голову, но не выпуская холодных пальцев из рук, он жадно всматривался в искаженные болезнью черты, незаметно для него самого ставшие столь дорогими. Когда случилось то, чего не должно было происходить, и брак из нужного обществу стал нужным ему? Когда он оказался готов не просто свершить месть, о которой уже начал забывать, но и исполнить невозможное ради женщины? Абсолютно чужой женщины. Второй, за всю его жизнь, перед которой он встал на колени.
Первой была его мать.
Перед затуманенным взглядом промелькнуло что-то серебристое. Моргнув, Борис Петрович сощурился, стараясь вернуть ясность зрению: нечто замедляло свое движение, постепенно обретая четкие контуры – маленький нательный серебряный крестик едва покачивался на простой цепочке из мелких звеньев. От внезапной догадки князь замотал головой, опасаясь посмотреть в глаза умирающей невесты.
Боялся увидеть в них неотвратимость.
Прикосновение скользнувшего в руку крестика укололо холодом. Бледные потрескавшиеся губы разомкнулись, чтобы в последний раз напрячь голосовые связки:
– Не упади.
Она умоляла, она надеялась, она взывала к сердцу и разуму.
Он слышал благословение, он видел просьбу, он вновь повторял клятву.
Что было после – Борис Петрович не помнил. Все заткала безликая дымка потери и скорби, стирая даже не дни – недели. Где-то в них остались похороны, опустевшее Бежецкое поместье, какие-то станционные дома, и дороги, дороги, дороги. Окончившиеся деревянным крестом на низком свежем холмике. Ярким раздражающим пятном желтели цветы канны, не менее ярко и раздражающе и совсем не по-осеннему светило солнце, словно насмехаясь. Вырезанные на дереве буквы – безликие. Могила – такая же как и десятки, сотни, тысячи на приходских кладбищах.
Вера не была одной из многих. Она была единственной достойной.
Он не сумел подарить ей дворец, не сумел надеть на её голову царского венца, и последним её пристанищем стал не Петропавловский собор – воздвигнутая спустя несколько месяцев круглая часовня. Но её последние слова продолжат звучать в его голове, не стихая ни на минуту, и он будет взбираться выше и выше, не позволяя себе упасть обратно к тем, кто ничего не имел.
Ради нее, ради её памяти, ради её мечтательной улыбки и блеска карих глаз, он совершит то, что не успел при её жизни.
Получит трон.
***
Российская Империя, Семёновское, год 1864, май, 16.
Дмитрий еще на пару дней задержался в Бежецком уезде, попросившись на постой в один из крестьянских домов, что расположились недалеко от поместья. Вокруг оного разместились жандармы, сменяющие друг друга на посту, но даже эта слежка не принесла никакого результата – усадьбу никто не посещал. Беседа с
Пятнадцатого числа было решено выдвигаться в Царское Село, дабы сообщить цесаревичу о ходе дела и получить дальнейшие распоряжения. Впрочем, тот тоже не имел ни малейшего понятия, какой шаг предпринять следующим: все зашло в тупик. Анна Ростопчина, принявшая роль кухарки в доме старого князя зимой, тоже не сумела припомнить ничьих визитов, кроме баронессы Аракчеевой – если с кем князь Трубецкой и виделся, то делал это за пределами своей петербургской квартиры. Он был умен, это сомнений не вызывало. Но от ошибки не может уберечься никто, поэтому должна быть хоть какая-то деталь, что позволила бы выудить новую ниточку из плотно сбитого клубка.
Прокручивая в пальцах который раз медальон и крестик, собранные на одну цепочку, Дмитрий усиленно размышлял, казалось, изучив эту вещицу уже вплоть до короткой царапины у замочка. Шероховатое серебро, нагревшееся от тепла рук, не давало ни единой подсказки – только позволяло понять, сколь дорого было его владельцу: давно утратившее новизну, оно наверняка постоянно хранилось у сердца.
Тишина, царившая в поместье, дала понять, что графине стало значительно лучше, раз она отправилась в гости – больше причин для отсутствия у нее в такой день не было. Глава семьи же либо сопровождал супругу, что маловероятно, либо вновь выполнял распоряжение государя: Шувалов-старший уже более четырех лет обещал семье оставить службу, каждое новое поручение называл «последним», но на него находилось еще одно, и еще, и так до дурной бесконечности. Порой Дмитрию казалось, что он пошел по стопам отца и тоже до самого последнего вздоха в первую очередь будет слугой Отечества. Младшие пока не подавали таких надежд, совершенно не интересуясь ни офицерскими чинами, ни высоким положением, и отчего-то Дмитрий испытывал надежду, что и не заинтересуются.
Задумчиво толкнув дверь гостиной, со стороны которой лились тихие звуки незнакомого романса, который, по всей видимости, разучивала Эллен, Дмитрий обнаружил там помимо сестры, не сразу заметившей его появление, и невесту. Та, завернувшись в вязаную шаль, что-то увлеченно читала – по крайней мере, его шаги, пусть и значительно заглушаемые музыкой, льющейся из-под пальцев Эллен, остались пропущенными мимо ушей. Только когда Дмитрий, стараясь ступать как можно аккуратнее, подошел к невесте со спины и быстрым движением забрал из её рук толстую книгу, она вздрогнула и, ахнув, подняла голову.
На лице её испуг быстро сменился легкой полуулыбкой. Склонившийся Дмитрий оставил почти невесомый поцелуй на бледной щеке и, обойдя диванчик, присел рядом; взгляд его упал на книгу, что он все еще держал в руках.
– Madame Bovary? Общение с моей сестрой бесследно не проходит – ты начала читать французские романы, – весело констатировал он, возвращая томик невесте. Та пожала плечами, но ответить ничего не успела: Эллен, заметившая возвращение брата и расслышавшая его шутливое обвинение в свой адрес, не смогла смолчать: